У обелиска

Порошин поднялся с третьей попытки. Кое-как сделал шаг, другой, почувствовал легкое дуновение холодного ветра на лице. Ох, как же хочется снова упасть… Он сделал еще шаг, покачнулся, остановился – но потом через силу двинулся вперед.

Навстречу теплому, трепетному, живому огоньку искавшей его души.

Сергей Анисимов

1943 дробь 2013

Степан перекинул последний из тумблеров в положение «выключено» и только тогда позволил себе откинуться на спинку сиденья. И вздохнуть, насколько мог глубоко. Болело все: каждая мышца в теле, каждая связка, каждый сустав. Спина комбинезона промокла насквозь, нательное белье тоже, и сидеть было не просто неприятно, а буквально стыдно – будто он обмочился.

– Степа! Степа! Цел?

Механик со своим парнем наконец-то сдвинули фонарь и теперь подхватили Степана в четыре руки, помогли приподняться. Спина изогнулась, и боль стала настолько яркой, что не сдержался и застонал, опустив веки.

– Ранен? – ахнул механик. – Вовка, санитарку!! Летучку сюда, живо!

– Не… – сумел слабо отозваться Степан. – Не надо летучку… Я не ранен, цел. Просто… Как избили всего…

Его уже выдрали из кабины, спустили на крыло. На воздухе стало легче. Голову обдуло теплым, не горячим. Здесь были запахи – настоящие, живые. Пахло летом, цветами, горькой степной травой. Дымом, бензином, горячим маслом от машины тоже все еще пахло. И сгоревшим порохом. И вонючим по́том пахло – от него самого. Но вокруг все-таки уже была не только смерть. Вокруг были люди. От этого сразу стало легче.

Механик дал попить теплой воды из тяжелой, почти неподъемной фляги. Забрал, посмотрев исподлобья, и тут же ушел. Степан сел прямо в траву, в метре от «Лавочкина». Двое рядовых из батальона аэродромного обслуживания уже забрасывали машину связками веток, еще один бегом разносил пары «каблуков» под все три колеса, как положено. Остывающий истребитель потрескивал и будто вздыхал в метре за согнутой спиной – это было отлично слышно. Подождав с полминуты, Степан не выдержал, повернулся.

Нет, не дотянуться. Пришлось подняться, зажмурившись, чтобы не застонать опять. Боль уходила из тела медленно, и на смену ей приходило головокружение – но сил уже все-таки чуточку прибавилось. Он потрогал самолет вытянутой на всю длину правой рукой, за предкрылок, и снова ощутил, как тот устало и тяжело вздохнул под его пальцами.

– Спасибо, родной… – негромко, чтобы никто не услышал, произнес Степан. Он не боялся механика и оружейников, они были свои ребята и не станут смеяться, – но это было свое. Совсем свое, не для чужих ушей.

В этот момент подошел комэска.

– Цел? – буркнул он. – Вижу, что цел. И то хорошо, и то хлеб… Сильно задело?

Степан обошел «Лавочкин» по дуге, зашел со стороны левой консоли крыла, посмотрел. Комэска двигался прямо за ним, повторяя его маршрут ровными, плавными движениями, совсем как в небе.

– Ага, ага… Сам вижу. Вася! Чего скажешь?

– Да чего там… – Громадный мужик в замасленном, грязном комбезе взъерошил волосы пятерней. – Инженер посмотрит, конечно. Но, я думаю, за ночь справимся. Две дырки всего.

– Всего…

Степан произнес это машинально и тут же замолчал, но комэска уже перевел на него взгляд.