— Двух, самых жирненьких, о-ох…
Я остановилась. Около забора грустно топталась бабулька и жаловалась в пространство так сокрушенно, что мне стало за нее обидно, хоть я не знала, что стряслось. За приоткрытой калиткой ходили куры, и бабушка то и дело косилась на них, беззвучно шевеля губами, как будто снова и снова пересчитывала.
— У вас все в порядке? – на всякий случай поинтересовалась я у бабушки.
— Да какой там, в порядке, милая. Двух утащила! Несушек!.. А внучата-то у меня… – Тут бабушка вздохнула и замолчала.
— Кого двух? – не поняла я. – Кто утащил?
— Куроче-ек… – пояснила бабуля горестно. – Забралась ночью и двух курочек утащи-ила…
Уже неделю здесь живу, а все еще не могу привыкнуть – ночью не выходи, вечером никуда не сворачивай, одна не слоняйся. Вон, даже кур из-под носа уводят.
— Обидно, – посочувствовала я бабушке. – А вам помочь не надо?
Бабуля уставилась на меня, и я с готовностью пояснила:
— Ну, по хозяйству? Пол, там, помыть или…
— Надо, – согласилась бабушка. – Дров бы наколоть.
Я с сомнением поглядела на тяжелый топор, вбитый в пенек посередь двора – я его и поднять-то не смогу – и вздохнула:
— Дрова я не смогу.
Как с ним управлялась бабулька, оставалось загадкой. Но бабульки, они, вообще, народ загадочный.
Больше никто на улице топтаться не желал, и пришлось мне вежливо постучать в чье-то окошко. На стук выглянул бритый налысо мужик в тельнике.
— Извините, – начала я, – вам помощь не нужна? Я бы…
— Заходила уже. Вчера.
— Так, то вчера. А сегодня…
Но он уже закрыл окно. Я показала ставням язык, развернулась и пошла дальше по улице, как вдруг окно распахнулось вторично.
— Эй, рыжая! Иди сюда.