Она всех клиентов звала голубками, даже таких страшноватых, как Поросенок-Поркус, чего уж говорить о Капитоне или Галльском Вепре? Голубки – и есть голубки.
– Дело вот чем, бабушка Клавдия… Скажи-ка мне, у тебя двери лупанария, как всегда, на задворки выходят?
– Смотря какие двери, мой голубок.
– Ну, задние, задние, какие ж еще?
Все – или почти все – публичные дома для, так скажем, не слишком состоятельных людей были устроены одинаково – по принципу проходного купе, с двумя дверями – парадной, со стороны двора заведения, и черной (или – задней) обычно выходившей на пустырь, неприметную улочку или еще куда-нибудь к черту за пазуху. Все для удобства господ посетителей – чтоб меньше «светиться», мало ли, какие потом разговоры пойдут.
– Да ты что же, голубь? – плеснув в кружки бражки из сушеных прошлогодних ягод, старуха озадаченно покачала головой. – Забыл уже, куда у моих девочек двери выходят? Не на какой-нибудь там пустырь, а прямо к книжным лавкам – во как!
– К книжным лавкам… Там, небось народу – тьма!
– Не такая уж и тьма… но бывает, бывает… Так, кому надо, сразу в книжную лавочку – шасть!
– Все равно… людно, – прищурив глаза, молодой человек посмотрел во двор сквозь распахнутую настежь дверь черного хода. – А ведь у тебя, кажется, еще один ряд есть. Вон, справа.
– Справа – это мальчики, голубь мой. Красивые мальчики из Каппадокии, Киренаики, Иллирии. Зашел бы…
– А там куда задние двери ведут?
– К Виминалу. Прямо к ивняку. Ох, уж там и заросли, мой голубок!
Пришлось пропустить тренировку. Лициний, ланиста, конечно, покривился, но все же дал разрешение – ему ведь причитался процент с «левака», а гонорар обещал быть приличным.
Еще с утра в небе клубились темные грозовые облака, впрочем, дождь так и не собрался, даже не погромыхало. Поднявшийся верховой ветер разогнал облачность, словно бы подмел начисто небо, и на бледно-голубую дорожку властно ступило солнце, отражаясь в полированном мраморе портиков и величественных куполах храмов.
Вооруженные палками «гопники» – как сразу же окрестил Беторикс «всякий сброд» – повиновались гладиаторам беспрекословно – прекрасно понимали, кто перед ними и, ежели что-то вдруг пойдет не так, эти привычные к смерти люди кровушку пустят, не задумываясь. Им ведь что кровь, что вода – гладиаторы, одно слово. Именно на этот эффект и рассчитывал хитрый господин Руф, когда нанимал столь известных бойцов.
Все шло более-менее прилично, пристойно даже, если не считать похабных слов, коими Руф щедро награждал появившегося вместе с ним Милона, при ближайшем рассмотрении оказавшегося вовсе не таким уж и старым. Да, сеточка морщин вокруг глаз, да – плешь, однако фигура сухая, поджарая, мускулистая. Не намного он и старше своего пройдохи-напарника, этот Анний Милон – может, лет на пять, десять…
– Иди-иди! Клятвопреступник! Святотатец! Убийца! – поглядывая по сторонам, громко подгонял Милона Марк Целий Руф. – Пусть суд будет справедлив, но строг!
– О, да, да! – обращаясь к заранее собравшейся толпе (каждому из присутствующих Руф уже заплатил денежку), патетически восклицал обвиняемый. – Честный и справедливый суд – это все, что мне надо! Все, о чем я прошу, о чем мечтаю, клянусь Юпитером и Юноной!
Судя по завываниям Милона, суд – местный или муниципальный – был тоже подкуплен, именно в этом и состояла афера – подкупленные судьи, подкупленные свидетели, подкупленная публика… Снять с Милона обвинения в убийстве Клодия – в этом и была основная фишка, пройдохи надеялись, что после оправдания в суде Милон уже не может быть привлечен к ответственности и станет вполне способным баллотироваться в консулы.
– Да разве я мог? Да разве способен я? – Милон уже забрался на ступеньки портика дворца юстиции, оттуда и завывал, беспрестанно поправляя тогу.