– Правда? Жаль. Ну ладно, пусть так. Как вам кофе?
– Великолепный.
Адамберг встряхнул шар и стал смотреть, как снежинки падают на корабль – герб Рошфора. “Тринидад” оказался в оковах холода. Вейренк хранил молчание.
– У вас тоже такой вид, будто вы не в своей тарелке, – заметила Ирен, указав подбородком на Вейренка.
– У него болит голова, – пояснил Адамберг.
– Хотите, дам таблетку?
– Он уже две принял. Когда у него мигрень, он не может произнести ни слова.
– С возрастом это пройдет, вот увидите, – успокоила их Ирен. – С чем же таким неприятным вы ко мне приехали, Жан-Бат?
– Вот с этим, Ирен, – произнес Адамберг, открывая рюкзак. – Пока что ничего не говорите, прошу вас. Мне и так очень непросто.
Адамберг принялся ровно выкладывать на стол фотографии девяти восемнадцатилетних жуков-вонючек из приюта “Милосердие” и Клода Ландрие. Одного за другим, в порядке их гибели. Под ними – их же снимки сорок или шестьдесят лет спустя.
– Вы как будто раскладываете пасьянс, а это – игральные карты, – заметила Ирен.
– Все они мертвы, – произнес он.
– Об этом я и говорю. Для убийцы это пасьянс.
– И он сложился. Начиная с этого, Сезара Миссоли, погибшего в девяносто шестом году, и заканчивая этими, Тораем и Ламбертеном, скончавшимися в прошлый вторник. Первые четверо были застрелены или умерли якобы от несчастного случая с девяносто шестого по две тысячи второй. Шестеро остальных получили запредельную дозу яда паука-отшельника в течение последнего месяца.
Ирен спокойно предложила еще по чашечке кофе.
– Проверено: отлично помогает от головной боли, – сообщила она.
– Спасибо, – произнес Вейренк, протягивая ей чашку.
Потом она налила еще кофе Адамбергу и, следуя правилам вежливости, только в последнюю очередь себе.
– После две тысячи второго года был перерыв в четырнадцать лет. Можно предположить, что преступник все это время разрабатывал новую методику убийства, очень сложную, но подходящую ему как нельзя лучше: при помощи паучьего яда.
– Очень может быть, – проговорила Ирен с явным интересом.