Чернокнижники

Савельев находился от него теперь словно бы на расстоянии вытянутой руки. Осторожно взявши двумя пальцами крышку, Кирюшин прямо-таки завороженно уставился на ее содержимое, какие-то вовсе уж крохотные сверточки, плотно заполнившие коробку. Нижняя губа у него форменным образом отвисла, лицо рассыпалось в этакой сладострастной улыбке. Выдернув двумя пальцами один из сверточков, Кирюшин торопливо развернул вощаную бумагу. Ухватив большим и указательным пальцем находившийся внутри предмет, поднес его к глазам, прямо-таки выкатившимся из орбит.

Ах, вот оно что… Савельев сразу узнал не ограненный алмаз, вкрапленный в ту самую сероватую породу — только на сей раз не розовый, а просто мутно-белесый.

Воровато оглянувшись на дверь — словно нерадивый лакей, в отсутствие хозяина вознамерившийся пошарить мелкие деньги по карманам господской одежды, — Кирюшин проворно завернул алмаз в бумагу и сунул сверточек во внутренний карман сюртука. Переправил туда еще несколько: один… три… пять. Он нацелился было еще на один, но медленно, с выражением величайшего сожаления на лице, отвел руку — таким движением, словно не сам это делал, а кто-то невидимый, сильный решительно потянул его за локоть. Извлек из стола комок ваты, оторвал немного, сунул в коробку так, чтобы сверточки не болтались по ней свободно, с той же медленной скрупулезностью принялся заворачивать ее и завязывать узел, явно стараясь, чтобы все выглядело в точности так, как прежде. Савельев помотал головой: ведь, несомненно, ворует, прохвост этакий…

Кажется, он успел как раз вовремя — вдруг рывком поднял голову, уставился на дверь кабинета так, словно услышал трезвон колокольчика у входа. Положил коробочку на стол, машинально потрогал внутренний карман сюртука, размашисто перекрестился и поспешил к двери.

— Не следуйте за ним, оставайтесь здесь, — сказал Савельев инженер-наблюдателю. — Подозреваю, в кабинете встреча и состоится…

Действительно, вошел Кирюшин. А следом за ним… Ну, конечно же, Аболин! Как ни приглядывался к нему жадно Савельев, не узрел в лице не то чтобы демоничности, но каких бы то ни было отличий. Самый что ни на есть обычный господин средних лет, со спокойным, незлобивым, приятным и даже симпатичным лицом, вполне способный расположить к себе многих дам, и в первую очередь — томящихся вдовушек схожего возраста. Ну, именно так и должно быть: обитатели былого всегда выглядят самыми обычными людьми, нет в лицах никаких отличий — ну, разумеется, если не считать кошачьих зрачков жителей некоей невероятно древней, неизвестной никому ныне империи…

— Вертите изображение! — распорядился охваченный некоторым азартом Савельев. — Так, чтобы Павел Глебович ни единого слова не упустил!

— Вот, извольте, — Кирюшин протянул гостю коробочку. — Что получил, то и принес, в наилучшем виде…

Вежливо ему улыбнувшись, Аболин сверточек взял — но вместо того, чтобы сунуть в карман, решительно развязал бечевочку, снял крышку (лицо Кирюшина напряглось), двумя пальцами поднял вату. Присмотрелся. Его улыбка стала еще шире: — Этакое сокровище столь малого размера… Впечатляет, не правда ли?

— Безусловно, — отозвался Кирюшин настороженно.

— Вот только малая загвоздочка у нас возникает, дражайший мой…

Савельев, разумеется, не мог слышать интонации, с какой эти слова были произнесены, но голову мог прозакладывать, что там присутствует нечто вроде елейной насмешки. Судя по лицу, Аболин был человеком серьезным, не чета Кирюшину…

— Это какая же? — вопросил Кирюшин, стараясь сделать свою круглую физиономию непроницаемой.

— Да вот, изволите ли видеть, камешков тут ровно дюжина… Не правда ли?

Кирюшин заглянул в коробочку так, словно видел ее содержимое впервые, пошевелил губами:

— Совершенно верно, дюжина, — натянуто улыбнулся. — И что, и очень даже хорошо… Не чертова дюжина, в конце-то концов, а именно что хорошая, правильная дюжина…

— Маловато будет, — приятно улыбаясь, отозвался Аболин.

— Что, простите?

— Я имею в виду, каменьев маловато будет, — с невозмутимым выражением лица пояснил Аболин. — Их тут дюжина, а должно быть восемнадцать… Недостает, следовательно, шести…

— Да почему восемнадцать? Кто это сказал, что восемнадцать? — затараторил Кирюшин. — Это кто ж говорит?