Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде»

22
18
20
22
24
26
28
30

– Ну, – сказал Антипов и обернулся.

На лейтенанта смотрел знакомый черный глаз. Смотрел зло, потому что не мог по-другому. Такой глаз не может смотреть по-доброму. Не умеет. И все же лейтенант замотал головой. Он не хотел уходить.

– Иди, – настаивал Антипов, и злой глаз говорил то же самое. – Мне недолго.

Лейтенант отступил на шаг, чувствуя, как чужой взгляд толкает его в грудь.

– Дочка, – напомнил Николай, и из перекошенного рта поползла темная струйка крови. – Три года. Жена. Лена.

Демин не выдержал: он затрясся, из глаз хлынули слезы, обожгли обветренные щеки. Он не мог остаться.

«Иди, – говорил злой глаз, – проваливай, пока цел. Катись, лейтеха, к нашим, может, еще увидишь Берлин».

– Дочка, – одними губами прошептал Антипов.

И Семен сдался. Он повернулся и бросился со всех ног прочь от черного взгляда, фрицев и от самого себя. Когда он добежал до угла, немцы снова начали стрелять. Семен вскрикнул и обернулся.

Антипов по-прежнему стоял у крыльца. Он даже не пригнулся, похоже, и не собирался прятаться. Под его ногами начала собираться лужица крови – такая яркая, красная, что казалась ненастоящей. Лейтенанту было видно, что она похожа на звезду. Только отсюда ему казалась перевернутой. Демин всхлипнул, вытер нос рукавом, погрозил кулаком немцам и крикнул:

– Коля! Мы тебе… Твоим… Коля, звезду, слышишь? Звезду!

Антипов, не оборачиваясь, махнул рукой. Тогда Семен повернулся и побежал дальше. Туда, где его ждали Комаров, Семенчук, Агарян… И дорога на Берлин.

Вечность была исполнена болью. Багровые сполохи шершавили натянутые нервы, водили по ним наждаком, играли на жилах, как на струнах. Темнота и боль – вот что скрывала вечность. И голоса… Шепот, несущийся со всех сторон, пронизывал насквозь всю сущность, дырявил то, что не тронула боль. Визг пилы, грызущей кость, добивал остальное.

Среди океана боли появился крохотный островок тепла – не больше булавочной головки. Робко подмигнув темноте, он начал расти, даря успокоение, прогоняя боль, страх, страдания. Стало так хорошо, что Николай понял: он есть. Он – существует. И летит сквозь темноту, раскинув руки, как крылья, летит вверх, прочь от вечности.

У него появилось тело. Вылепилось из багровой боли, вытянулось из тьмы, заставило почувствовать себя живым. Николай опустил голову и увидел, что на груди, прямо напротив сердца, сияет маленькая ослепительно белая звезда, похожая на орден. Это она дарила покой, это она тянула его вверх, помогая парить над темной бездной. Это она вытащила его из вечности, наполненной болью.

Тьма расступилась, пропуская солдата, и ушла вниз. Наверху, прямо над головой, распахнулось окно. Из него лился ослепительный свет, теплый и ласковый, как утренние лучи летнего солнца. Звезда на груди забилась, подменяя сердце, потянулась к сиянию, стараясь слиться с ним в одно целое. И следом пришли голоса. Далекие, едва слышимые, но теплые и такие знакомые.

– За боевые заслуги…

Звезда горела все ярче, пульсировала в такт словам, заставляла вздрагивать новое тело, наполняла его новой жизнью. Николай почувствовал, что может дышать, и судорожно вдохнул, набирая воздух, как перед прыжком в воду.

– При исполнении священного долга…

Сияние в окне дрогнуло, пошло волнами и разделилось на две части, как занавес в театре. Там, за ним, лежала длинная дорога, исходящая белым светом, несущим тепло и нежность.