— Штоф горилки! Да смотри, сосунок, сальца не забудь!
Кинул на стол шинкарю серебряный рубль, а шинкарь, паскуда, повертел его туда-сюда, да хмыкнул.
— Не знал, что старый рубака, удачу серебряную свою на олово лживое сменил.
И так обидно Захару стало, что терпеть невмогу было поклеп еврейский. Схватился за саблю, потянул, да вытащил рукоять одну!
— А-а-а, — радостно закричали вокруг, — Ещё и убивец!
Вздрогнув, Захар проснулся. Петруха как-то странно булькал во сне, будто горлом перерезанным…
А ведь верно — горлом перерезанным!
Крутанувшись через голову, Захар вытянул сабельку верную, рядом с ним лежащую, не единожды выручавшую.
Мысль первая была, — Муж вернулся, да пластовать без разбору стал гостей полуночных!
Сорвав зубами затычку, бросил на тлеющие угли камелька пороховницу свою у изголовья лежавшую.
Гулко вспыхнул порох, разом осветив скудное убранство балагана.
Не было полатей широких, да и печи русской не было. А был пол земляной, камелек трухлявый, да домовина на столе. Лежал Петруха на голом полу, а на нем сидела кикимора волосатая, c когтями в пядь длиной, рвала тело друга!
Не помня себя от ужаса, взмахнул Захар саблей, и ударил, метя кикиморе в голову, да погас порох.
Взвизгнула тварь. На удачу, авось зацеплю, крутанул саблю вкруг, сгреб в охапку Петруху и выскочил во двор.
Зло выл ветер, вторя визгу в погребальной домовине, только сейчас, холодея от ужаса, вспомнил Захар байки, которые травили казаки из дальнего дозора, дескать, в тайге дремучей встречали они домовины диковинные, где мертвяки лежат, да не простые, дескать, мертвяки, а навье зачарованное! И ни крест, ни слово святое не помогают от них!
А Захар тогда подначивать начинал, ежели так, то почему рассказчик перед ним сидит, да вино смородиновое, наливкой земляничной запивает!
Бросил Петруху поперек холки своего коня, шлепнул по крупу, взлетел на гнедого Петрухи, схватился за гриву коня и рванул прочь.
Снилось Туруйа, будто пришла к ней женщина, красоты неземной, взяла её за руки, поцеловала-понюхала, прижала к себе. Тихо говоря, напевая про себя, начала убаюкивать её, вот только слова не были похожи ни на одну колыбельную, которую пела мама. От слов этих, будто что-то горело, выгорало внутри, наполняя душу пустотой.
Туруйа вздрогнула, вспомнив вдруг страшные истории, рассказываемые у камелька зимними вечерами старухой Эбэрикээн, о мацэне — злых духах, вечно желающих живому смерти, о празднике мертвецов — вестевегабу, о неистовстве буйного празднества Арсан Дуолая — от которого раскрывались, раскалывались небеса, наполняя зимнюю ночь сиянием.
Туруйа открыла глаза. Постель, где она лежала, была из душистых веток елки и можжевельника, у дальней стены, горел огонь. Чуть приподнявшись, Туруйа огляделась. Землянка была тесной, но уютной. Стены были забраны стволиками ели, пол устилала хвоя. Рядом с кроватью стояла плошка с соком брусники, на деревянном блюде ломтями лежало мясо. Правда, ничто из вещей не наталкивало на род занятий жителя, но не трудно было догадаться, что это охотник. Кто же еще будет жить в начале зимы в землянке в глухом лесу?
ebooksa