Когда тронулся в путь длинный обоз из нарт, еще ярче запылали костры в ярангах, разожженные мужчинами, громче, веселее заговорили они на разные голоса, будто каждая семья собралась вокруг праздничного стола, — чтобы не услышал подлый дух скрипа полозьев, не увидел молчаливых, скупых слез на помертвевших перед вечной разлукой лицах женщин.
Веселились айны перед смертью — чего ее бояться, страшную старуху Кэлену?!
Орво уходил последним и часто оборачивался, чтобы навсегда запечатлеть в памяти эти курящиеся яранги под холодными крутыми берегами, эти беззаботные возгласы и смех — когда хочется кричать и плакать…
Старик Токо смотрел ему вслед. Скорее, сынок, и подальше отсюда — чтобы тэрыкы не отправился вслед за вами, не выследил, не догнал! Мы задержим его здесь, отвлечем. Береги Пыльмау и сделай все, как я просил. Вы вернетесь через десять и еще пять лет и отомстите. Только это придает силы остающимся здесь мужчинам — со смелой улыбкой ожидающим, когда наступит ночь…
Шалашик из оленьих шкур на нартах оберегает от мороза и ветра ее лицо. Медвежья — самая толстая — шкура брошена в ноги, самая теплая одежда из песца защищает от непогоды, самые выносливые собаки волокут ее нарты, которыми управляет Орво. Замерзнув, молодой шаман соскакивает на снег. Когда от быстрого бега становится жарко, он скидывает капюшон и бежит с непокрытой головой, и его черные волосы покрываются инеем.
Тяжел путь от отвесных берегов залива до пологих холмов материка. Три дня и три ночи бежали айны от побережья к перевалу и наконец перешли горный хребет, преодолев самую трудную часть пути.
Силы их тают с каждым часом. Внизу, в долинах, кочуют нищие кривоногие каарамкыт — оленеводы, что ездят на оленях верхом. Яранги у них холодные, и корма не допросишься, но если не помогут они, совсем пропадут айны. На сильном ветру да без глубокого снега не разжечь костер, а скудные припасы на исходе.
Наконец впереди показались холмы, поросшие низким кустарником, и несколько яранг. От Орво по цепочке передали приказ остановиться, притормозили нарты остолами — палками с железными наконечниками — и прочно вбили остолы в лед.
В отдалении бродило небольшое стадо заморенных бескормицей оленей. Над жильем не вился дымок — похоже, каарамкыт уже спали, благо ночь была поздняя. Похлопывая рукавицами и деликатно покашливая, Орво вышел к самой большой яранге.
— Входи! — раздался оттуда надтреснутый старческий голос.
Слабо тлели два жирника. Перед потухшим очагом на длинном бревне, покрытом оленьей шкурой, сидел древний старик. Орво поклонился.
Старик выслушал его с непроницаемым лицом.
— Где она?
Шаман привел закутанную с головы до ног девушку, которую вез на своих нартах. Она скинула капюшон — из-под короткой челки ярко сверкнули черные глаза.
— Красивая, — сказал старик, с кряхтеньем поднимаясь. — Как зовут?
Под его пристальным взглядом девушка засмущалась и прикрыла лицо рукавом. За нее ответил Орво:
— Пыльмау.
Старик захихикал, и от этого смеха у юноши внутри все помертвело.
— Пыльмау! — громко и радостно вскричал старик и, прежде чем Орво успел опомниться, длинным когтем, как ножом, полоснул девушке по шее, крутанулся и пропал. Вместе с ним растаяли стены яранги и пасущиеся олени. Вокруг были все те же унылые холмы, обледеневшая дорога между ними и — ночь…
— Прости, Тала, прости… — горестно прошептал Орво.