Из леса выходили люди. Десятки миниатюрных коричневых человечков с заваленными вперед узкими плечами, выпирающими животами и болезненно раздутыми суставами. Их черные волосы были связаны в неряшливые пучки, безбородые лица с правильными, очень крупными чертами напоминали неподвижностью маски. Срамные места выходцев из леса прикрывали скудные изжелта-белые тряпочки. Это были, кажется, одни только мужчины, и в руках они сжимали чертовски хищно выглядящие сабельки с изогнутыми, расширяющимися к концу клинками. Возглавляла дикарское воинство голая старуха, восседающая на крупном снежно-белом тигре. Старуха была седа, почти лыса, изо рта ее торчала, густо дымя, трубка с длинным прямым чубуком, украшенным цветными перьями. Высохшие лохмотья старухиных грудей свисали едва не до хребта тигра, а нечеловеческой длины руки волочились по земле, оставляя за собой заметные бороздки.
Толедо, медленно пятясь к самолету, выдохнул: «Б…дь!», и Черемша вынужден был с ним согласиться. Именно так!
Престарелая блудница выкрикнула длинную нечленораздельную фразу. Увы, Инге, специалиста по вымершим языкам, не было рядом, и смысл фразы остался загадкой для путешественников. Аборигены же определенно его поняли и разом вскинули сабельки над головами, пронзительно завизжав.
Толедо не стал дожидаться дальнейшего развития событий, пал на одно колено, выставил вперед сцепленные руки, в которых блеснул револьвер, и выстрелил. Стрелял он превосходно. Старуха всплеснула многосуставчатыми руками и ткнулась лицом в шкуру тигра.
– Валерий Павлович, – отрывисто бросил Толедо, – поспешите в самолет. Нам пора драпать.
Черемша, оглядываясь, двинулся к «Альбатросу». Подстреленная ведьма вдруг выпрямилась, выхватила изо рта трубку и протянула ее вперед. Валерию показалось, что дымящаяся чашечка вот-вот пронзит ему грудь. Человечки молча бросились в атаку, тигр грозно зарычал – так, что по воде пошла рябь, – а Толедо принялся стрелять с невообразимой скоростью.
Двигатели запустились с пол-оборота. Один за другим грохнули разрывы гранат, а Толедо уже нависал над пилотским креслом и орал: «Взлетайте же, Черемша! Взлетайте!»
– Не удалась робинзонада, – без капли иронии посочувствовал ему Черемша, когда самолет уже оторвался от воды.
– Кисмет, значит, моя такой, – вздохнул Толедо, прищурив по-татарски глазки. – Чему, значит, быть…
Невидящим взглядом Черемша смотрел на приборы. Криков или стонов кромсающего себя Толедо не было слышно – он, по-видимому, накачался морфием под завязку и боли не чувствовал. Черемша поглаживал одной рукою потерянный Инге шерстяной носок, невзначай обнаруженный им под штурманским креслом, и ему казалось, что он гладит нежную рыженькую шерстку на ее лобке. Он вспоминал почему-то только это – ее аккуратный лобок, да ещё, пожалуй, пухлые губы с зажатой в них дымящейся самокруткой. И яркую вспышку, в которой девушка исчезла, устремляясь к «штурвалу, управляющему миром».
Дверь, ведущая в кабину, медленно открылась. Толедо, гнусаво и нечленораздельно завывая, шатаясь, блестя выпученными глазами, голый, окровавленный, с пистолетом в левой руке и омерзительно липким гусиным крылышком в правой, прохромал вперед и уставился в лобовое стекло, опершись на приборную доску.
– Поосторожнее, – прикрикнул на него Валерий, без особой, впрочем, надежды, что тот его услышит.
Толедо рывком обернулся.
– Пойдем, Черемша. Жги пакет и пойдем. Всего два выстрела – в грудь… и в грудь… Я знаю, ты сможешь. Ты сильный мужик! Уважаю тебя, – он бросил Валерию на колени пистолет. – Я бы и сам стрельнулся… да только в распятом виде несподручно, понимаешь. А это тебе на память, – он помахал гусиным крылышком, и выронил его из пальцев. Крылышко мокро шлепнулось на пол. – Дарю!
Пока Валерий привязывал Толедо к треугольному каркасу, тот со счастливой улыбкой пел: «Ухожу! Ухожу! Уходим! Выхожу! Выхожу! Выходим!» Вдруг замолк, улыбка, словно макаронина втянулась в глубь его черного рта, и Толедо сказал:
– Знаешь, Черемша, кем была малышка Ингеборга там, у нас? Ни в жизнь не поверишь. Мужиком! Прикинь, монахом-расстригой! Башковитым таким расстригой, языки разные тот расстрига знал… все о любви толмачил – совсем как она. Он келью покинул, пошел воевать… пардон, добро и Божий свет проповедовать. Тут-то мы его и ангажировали, полиглота нашего. Не отказался в страшное время культа личности погрузиться, нет. Мучеником думал стать. А стал, – вишь как, – бабой! Так что ты у нас сейчас вроде как мужеложец, Черемша. – Толедо хихикнул. – А настоящей-то бабой я был! Вилы, а?! – он даже взвизгнул от удовольствия. – Хочешь, Черемша, меня напоследок трахнуть? Я не про…
Валерий выстрелил.
Параллельным «Альбатросу» курсом с ревом проносились стремительные крылатые машины, похожие на наконечники копий, разворачивались вдалеке и возвращались к небесному тихоходу. Их действия совершенно недвусмысленно указывали на желательность посадки гидросамолета в указанном ими районе. Черемша не возражал.
Посадочная полоса была искусственно подготовлена к приему – засыпана ровным, матово-голубым снегом. А вокруг снеговой дорожки зеленела свежая, чистая июньская трава.
Черемша посадил самолет и, не дожидаясь остановки моторов, направился к выходу. Его уже не удивило исчезновение из рамы трупа, а со стен – кровавых иероглифов. Он приказал себе быть хладнокровным, быть готовым к чему угодно, зная, что мир стараниями экспедиции изменился кардинально, и что с момента вылета на Большой Земле промчались десятилетия…
ebooksa