– Филя обещал найти одежду – в столице мороз под минуса.
В пустой, тщательно отмытой жестянке блестят мелкие монетки.
– Пешком далеко не уйдем – везде сплошь заставы, без бумажек – крышка. Как думаешь, к вагонам можно прицепиться?
Медленно качаю головой. Автоматизированные поезда умчат свое содержимое – заводы, оружие, людей – со всей скоростью агонии. Мальчик продолжает тарахтеть, насквозь пронизанный густым, тяжелым запахом лжи.
Когда-то в этом доме били ключи дрязг, кормившие меня неправдой. Потом они иссякли, но остался уютный след. Сюда явились ищущие крова и тепла. Им было спокойно, когда рядом кто-то есть, а мне – сытно, когда они лгали про то, как лишились дома. Многие умерли, и мало кто – от старости. Болезни и голод. Кого-то расстреляли.
– Все сидите в уголочке? – раздался сиплый бас.
– Филя, у нас уха!
– Держи одежонку, малец. Стащил прямо с прилавка.
Однажды, влекомый запахом, я нашел этого маленького калеку, чья жизнь – одна большая ошибка: матери, зарабатывающей всеми возможными способами, и отца, топившего надежды в спиртном. Их ложь вылилась в жалкую, одноногую неправду, не нужную никому, и вопреки всему хотевшую жить настолько сильно, что он без малейшего сомнения последовал за мной – немой, поманившей его тенью.
За последние месяцы город оскудел – все меньше людей, все меньше обмана. Все меньше афер и измен, краж и убийств – самых сытных блюд. Люди, средства и деньги утекают из города на скоростных поездах в неизвестность. Иногда, когда голодно больше обычного, я сажусь рядом со своим питомцем и мягко глажу по голове, понемногу распуская ювелирные стежки жизни, ослабляя то, что есть смысл его существования, то, что держит его на этом свете, – ложь. Мой запас на черный день.
– Тебе тоже подарок, Сыч, – рядом шлепается тонкая стопка старых газет. Аисты источают слабый запах обмана, словно опиум, которым пытаются обмануть людей.
«Переговоры провалились».
«Армия мобилизуется».
«Первые победы».
От последней записи несет неприкрытым извращением правды. Прижимаю лицо к затхлой бумаге, вдыхаю запах. Не могу изменить произошедшего, не могу коснуться источника – не могу насытиться.
– Проигрываем, – тяжело вздыхает бас.
– Ну и пусть, – беззаботно возражает мальчик. – Нам-то что? Наберем тушенки, спрячемся в подвалы…
– Зимой ты в них задубеешь. А найдут – пристрелят, не свои, так чужие.
Состояние людей, в котором их ложь отвратительна на вкус и отравлена инстинктом зверя, – война. Глупое состояние. Они гибнут. Те, кто сражается, те, кто работает, те, кто растет, – их стараются уберечь, но они все равно гибнут. Бесправные бродяги и нищие – их просто расстреливают.
– Завтра эвакуируют последних жителей. А там и линия фронта подходит. Всех проверяют и перепроверяют. Нам разве что к поезду прицепиться… А, Сыч?