– Любой проныра-адвокат представит это как самооборону! – махнул рукой Виктор. – Испугались вооруженных охранников, дважды пальнули в дыму наугад, целясь по ногам – убивать никого не хотели! Случайно попали – иди докажи в суде, чтобы так «случайно попадать» по движущейся тебе навстречу мишени, надо лет двадцать тренироваться каждый день – и по несколько часов! Главное другое: на всех видеозаписях видно, что они вышли с пустыми руками. С пустыми, Саша! Поэтому им «светит» самое большое – «хулиганка» и «нанесение телесных повреждений легкой и средней тяжести». Охранников через три дня выпишут – пули все навылет, в мякоть. Тот, которому по голове дали – тоже оклемается, думаю, что отделается сотрясением. Если бы они в полицейских стреляли – судья был бы безжалостен. А тут – частные охранники в отеле, наемники! В самом плохом раскладе получат полгода тюрьмы. А где сейчас картины, – вот какой вопрос меня интересует! Что плечами пожимаешь?
– А меня интересует, – задумчиво ответил Смолев, – совсем другое. Что они делали целых двадцать минут у электрощитка?
Часть шестая
Винсент Ван Гог, «Автопортрет с перевязанным ухом»
(Из досье Интерпола: Винсент Ван Гог, «Автопортрет с перевязанным ухом», 1889 год. Холст, масло. 60,5 х 50 см. Коллекция семьи Ниархос. Оценивается в сумму 80 – 100 млн. долларов)
С годами дорога жизни отнюдь
не становится ровнее.
Директор выставочного зала «Ройял Палас Арт Холл» после короткого допроса, во время которого он лишь возмущенно фыркал в лицо бедолаге-инспектору и в праведном негодовании закатывал глаза, со вкусом отобедал присланными ему прямо в полицейский участок из ближайшей таверны традиционными блюдами: ароматным рыбным супом с морепродуктами, нежными шашлычками из молодой ягнятины с соусом тцатцики, запеченными на гриле кабачками и сладким перцем, местным сыром гравьера и бутылкой местного белого вина. Фруктовая тарелка тоже оказалась на высоте. Его друзья, которые – как он догадался – решили поддержать его в трудную минуту, помнили о его пристрастиях: среди фруктов преобладала спелая и ароматная островная клубника.
Обед был чудесен, – разве что ему показалось, что чеснока и специй в тцатцики повар переложил, – блюдо слегка горчило, но прохладное вино с прекрасным цветочным букетом и привкусом спелых фруктов поправило дело.
Он мог себе позволить такой роскошный обед. Да он теперь может себе позволить все, что угодно, когда дело сделано!
Покончив с обедом, он решил отдохнуть и вытребовал у охранявшего его сержанта мягкий плед, которым застелил убогий лежак из кожзама, и улегся, удобно скрестив руки за головой и утомленно прикрыв глаза. Почти уже задремывая в сонной истоме, он вновь и вновь возвращался мысленно к своей прошлой жизни.
Пьер-Огюст Делоне разочаровался в себе как в художнике, когда ему еще не исполнилось и тридцати. Сколько он себя помнил в детстве, маленьким мальчиком Пьер все время рисовал, изводя огромное количество бумаги, а когда она заканчивалась, переходил на стены и обои их особняка под Парижем.
Родители души не чаяли в талантливом ребенке, единственном своем чаде, прощая ему все, и все детство и юность твердя ему о том, какие великие гены он, возможно, носит в себе. Еще бы!
Его двоюродный прадед Жюль Эли Делоне, ученик Фландрена и Ламота, блестяще окончивший Парижское училище изящных искусств и получивший по выходе из него так называемые «римские премии» – второй степени в восемьсот пятьдесят третьем году и первой в пятьдесят шестом году за картину «Возвращение юноши Товии в родительский дом», был талантливым историческим живописцем своего времени. Он искренне верил в Бога, и поэтому все его полотна, написанные на сюжеты из Священного Писания, отличались глубиной вложенного в них религиозного чувства.
Пьер-Огюст прекрасно помнит, сколько часов он провел в парижской галерее у картин «Страсти Христовы» и «Причащение апостолов», безуспешно пытаясь копировать картины прадеда.
Родители часто приводили его еще совсем юным в Церковь Пресвятой Троицы посмотреть на стенную роспись и в одну из зал «Новой Оперы», где Жюль Делоне тоже расписал несколько плафонов. Но религиозность была чужда маленькому Пьеру, лица апостолов и святых казались ему мрачными и надменными, а пылкая душа юного художника жаждала света и ярких красок. Да что там прадед с его библейскими картинами, не доживший десяти лет до двадцатого века, – были в роду Делоне художники посовременней, и какие!
Взять, к примеру, основоположника «орфизма» Робера Делоне – его дядю, который родился в восемьсот восемьдесят пятом году в Париже, женился на эмигрантке из Одессы Соне Терк, и с тех пор они жили и творили вместе, создав целое новое направление в живописи. Члены группы «Золотое сечение» и «Синий всадник», они вместе организовали парижский салон искусств «Реалите Нувель», участвовали в оформлении Всемирной выставки в Париже в девятьсот тридцать седьмом году, создав панно величиной почти в двести пятьдесят квадратных метров!
Уже значительно позже, став искусствоведом, Пьер-Огюст заметил, какое сильное влияние на творчество его дяди оказали постимпрессионисты, прежде всего Сезанн, но для молодого Пьера Робер Делоне был кумиром всей его юности.
Жена художника Соня стала крупнейшим мастером ар-деко, её находки широко использовались в дизайне, керамике, сценографии, рекламе, была известна как иллюстратор книг, разработчица узоров для тканей «от-кутюр» и театральных костюмов, работала над скульптурой, керамикой и акварелями…
Мать часто говорила ему, что его тетка – Соня Терк-Делоне – стала первой художницей, имевшей персональную выставку в Лувре в шестьдесят четвертом году! О, Франция по заслугам оценила его гениальную родственницу, вручив ей в семьдесят пятом Орден Почетного Легиона.
ebooksa