– Мне жаль, – сказал он и потянулся к ней – неловко, искренне.
– Тебе не понять, – Масика отстранилась на расстояние вытянутой руки. – Когда он умер, я ничего не почувствовала. То есть не совсем так: мы выросли вместе, и я любила его как брата. Я скорблю по нему.
Танос кивнул.
– Но когда его израненное тело упало рядом со мной на камни, – продолжила Масика, – я поняла. Я взглянула на него и поняла…
Вспыхнула яркая молния.
– …Я не боюсь грозы, – сказала Масика.
Танос посмотрел ей в глаза. Он был заворожен, пойман в ловушку – но другого рода.
– А я боюсь, – сказал он.
– Грозы? – Масика усмехнулась. – Или смерти?
– Ни того, ни другого.
Неожиданно для нее Танос испустил протяжный вой. Масика отшатнулась к краю ямы и наконец заметила под ногами металлическую крышку люка.
Танос пытался успокоиться и перестать плакать, но ничего не мог с собой поделать. Все его страхи, все накопленные за долгую жизнь эмоции извергались теперь из него в первобытном крике.
Масика потянулась к нему, и он упал в ее объятия, обхватил ее, крепко прижал к себе. Абсолютно голый, он, словно утопающий, сражался за жизнь. Масика была его кислородом, его желанным глотком воздуха. Она олицетворяла собой любовь.
Она была его последней надеждой.
– Я боюсь, – повторил он.
Он плакал у нее на плече, его слезы смешались с дождем.
Масика гладила его, не отпуская. Она знала, что никогда его не отпустит.
Ей пришлось наклониться как можно ближе, чтобы расслышать его следующие слова.
– Я боюсь
26