Война миров 2. Гибель человечества

– В армии ее хватает, знаете ли. Когда-нибудь я вам покажу, как рыть траншеи…

Набирать полную лопату угля и кидать его через широкое отверстие в огонь было тяжело, но несложно – при условии, что это была работа на один раз. Но Эрик вскоре почувствовал, что начинает уставать. Он быстро поймал ритм: важно было не выпустить из печей слишком много жара, пока внутрь закидывали уголь. Возле каждого проема стояло двое человек: один ритмично набирал уголь на лопату и бросал в пламя, другой в нужный момент открывал створки и снова их захлопывал, чтобы удержать тепло внутри. Два опытных кочегара, хорошо сработавшись, могли закидывать в печь по лопате угля в секунду.

Эрик трудился, и перед его мысленным взором начали возникать странные картины. Он чувствовал ход корабля, ощущая, как под ногами гудит настил палубы. Конечно, он понимал, что судно влекут вперед огромные паровые турбины Парсонса, которым уголь, сгорая, отдавал энергию. Но здесь, внизу, казалось, что именно усилия кочегаров, которые двигались в заданном ритме, словно сами были частями механизма, влекли тяжелый корпус корабля сквозь воды канала.

Здесь, внизу, не было видно, как в разгорающемся утреннем свете вдоль побережья, протянувшегося на сотни миль, идут большие корабли Флота Канала и Гранд Флита, вышедшие из портов Бреста и Скапа-Флоу – британской базы, которую марсиане почти не тронули, и как по соседству с ними разрезают волны корабли немецкого Флота открытого моря. Все они были частью единой масштабнейшей операции. Конвой был сформирован по принципу «чем больше, тем безопаснее», и флотилия, к которой я готова была присоединиться, была одной из крупнейших, что когда-либо выходили в море.

Все это, конечно, не защитило нас от марсиан.

5. На немецком берегу

Фризское побережье северной Германии между устьем Эльбы и датской границей и побережьем-то трудно назвать. Земля здесь как будто распадается на отдельные острова и песчаные отмели, навигация между которыми возможна далеко не всегда и сильно зависит от погоды и приливов. В то воскресное утро, пока где-то в морских далях Эрик кидал уголь в топку, я стояла на том самом побережье вместе с сотнями солдат и множеством других пассажиров, ожидая, когда нас переправят через Северное море.

С железнодорожной ветки, ведущей из Бремена, мы пересели на ту, что пролегает вдоль побережья. А потом рассыпались кто куда, по рыбацким деревушкам и небольшим гаваням. Попутчики, которые едва успели познакомиться, разошлись, едва успев попрощаться. Сойдя с поезда, я глубоко вдохнула: воздух пропах солью и вонял водорослями, и все же после духоты поезда это был глоток свежести.

Потом меня с Греем и еще дюжину слегка растерянных человек отвели на волнорез в крошечной гавани, где готовилось к отплытию небольшое рыболовное судно. Стояло ясное утро: на небе не было ни облачка, солнце уже поднялось из-за горизонта. Я окинула взглядом побережье, где еще мерцали ночные огни и висел легкий туман. Все предвещало приятный весенний день.

А в море, за песчаными отмелями, которые лоснились в набегающих волнах, как спины спящих китов, я увидела настоящий флот из мелких судов. Там были рыболовецкие суденышки, шаланды, буксиры, небольшие пароходы и прогулочные лодки. За ними в тумане виднелись серые тени крупных судов: угольщиков, грузовых пароходов, паромов, танкеров. На них развевались флаги, без сомнения принадлежащие самым разным странам, но с такого расстояния я не могла их разглядеть.

Наконец наша команда, все члены которой говорили только на неразборчивом ломаном немецком с сильнейшим акцентом, жестами призвала нас на борт. Бен Грей подал мне руку, но я проигнорировала его жест и вместо этого сама помогла ему взойти на судно. На этой лодке я была единственной женщиной.

Судно пропахло рыбой даже сильнее, чем гавань. На членах команды были надеты свитеры, толстые кожаные куртки и бесформенные шляпы; у всех до единого были густые бороды. Мы, пассажиры, закутавшись в пальто и шинели и прижимая к себе сумки, мешки и свернутые пледы, уселись кто куда – на ящики, перевернутые корзины и даже на грязную мокрую палубу. Те, кто болтался под ногами и мешал, быстро это понимали по ворчанью экипажа. Какой-то солдатик примостился на большом куске дерева причудливой формы и ухитрился уронить его за борт, за чем последовал гневный окрик капитана. На лодке была небольшая каюта с двумя койками и крошечной кухней, и пара человек ушли туда, чтобы не занимать место на палубе. Я услышала треск помех: в каюте находилось радиооборудование вроде того, которым пользовались военные.

Когда все разместились, мы отчалили из гавани и двинулись вперед, осторожно лавируя между отмелями – сперва на веслах, а затем под парусом.

– Это все равно что плыть через лабиринт, – сказала я Грею.

– Да, похоже на то. И схема этого лабиринта меняется с каждым приливом, с каждым штормом. Нужно мастерство, чтобы провести сквозь него лодку и не посадить ее на мель – по крайней мере, случайно. К слову, Коллинз, не сердись на капитана за то, что он сорвался на тебя из-за той деревяшки. Это что-то вроде отрывного киля. Здесь, среди отмелей, мы идем без киля, но, когда выйдем на глубину, капитан приделает его к лодке – уж не знаю как, – возможно, протащит через отверстие в полу, – и судно наберет ход.

– Да, сэр. А как он меня назвал, сэр?

– Лучше тебе не знать, Коллинз. Ей-богу, лучше не знать.

Теперь я видела, что море вдоль всего побережья усеяно небольшими лодками вроде нашей – они направлялись туда же, куда и мы, готовые присоединиться к ожидающему в отдалении флоту. В утреннем свете вырисовывались многочисленные силуэты – все лодки были забиты пассажирами.

– Похоже на эвакуацию из Эссекса во время Первой войны, – пробормотала я.

– Да, она упоминалась в наших инструкциях, – сказал Грей. – По крайней мере сейчас все идет по плану.