All You Need Is Kill

22
18
20
22
24
26
28
30

Под ярким солнцем тени от наших тел особенно чёткие. На высоком флагштоке развевается полковое знамя. Прибрежную площадку обдувает морской ветер, покрывая кожу солёной влагой. Сорок один человек из семнадцатой роты удерживают одну и ту же стойку посреди большой тренировочной площадки. Трое взводных неподвижно стоят каждый перед своим отрядом. Ротный прячется в тени навеса и смотрит на нас кислым взглядом. Рядом сидит майор из штаба. А что до упомянутого генерал-майора, решившего выразить своё драгоценное мнение по поводу порядка в части, то он, наверное, прохлаждается в кондиционированном кабинете, попивая зелёный чай. Вот мразь!

Для нас генерал-майор — небожитель. Он выше по званию и меня, и Ёнабару, и Феррела, и взводного, и ротного, и капитана. Он аки бог управляет базой «Флауэрлайн» на пару с полковником из храма под названием «полевой штаб». Он настолько главнее любого из нас, что кажется мифическим существом.

Генерал-майору не нужно тырить алкоголь, он рано ложится и рано встаёт, не забывает чистить зубы и ухаживать за бородой. Уверен, даже сегодня, накануне операции, из которой многие не вернутся живыми, он спокоен как удав. Тьфу! Сидел бы себе в Нагано, рисовал планы на бумажке и не лез в жизнь передовой базы. У нас тут свои правила.

«Сунься он на поле боя, я бы шальной пулей добавил его в список случайных потерь», — промелькнула у меня в голове расстрельная мысль.

Посмотреть на пытку пришёл не только майор. Больше всего наши мучения радовали четвёртую роту. Мы с ними не ладим, особенно после того, как с перевесом в тридцать очков разгромили их в регби. Сегодня вечером они тоже собирались выпить, но сейчас делают вид, будто кража их вообще не касается. Какие твари, а! Если попадут в беду на Котоиуси, их я спасать не буду.

Издалека на нас и нашу дурацкую стойку поглядывает американский спецназ, возле которого ошивается кто-то похожий на военного журналиста. Мускулистые спецназовцы тычут в нас пальцами и посмеиваются: видимо, для них это упражнение в диковинку. Бриз доносит до меня их голоса. Вроде и стоят далеко, а всё равно умудряются раздражать болтовнёй. Вблизи они, наверное, своими голосами могли бы шарики лопать. Эй, ты чего камеру навёл? He снимай, гад! Всё, теперь ты тоже кандидат на попадание в список убитых. Помни у меня!

Усталость и боль разъедают тело. Как же я вымотался!

Я изнывал от скуки. Считая сон, эта физподготовка была для меня уже второй. Тем более отжимания с удержанием, во время которых нельзя двигаться. Инструктор на подготовительных курсах учил: когда больно, надо найти что-нибудь более интересное. Поэтому, не имея возможности повернуть голову, я шарил взглядом по местности. Американский журналист с пропуском на шее непрерывно щёлкал фотоаппаратом. Мужик очень мускулистый: рядом с верзилами из спецназа смотрелся достойно. Настолько, что был даже больше похож на солдата, чем я. Спецназовцы напоминали мне сержанта Феррела. Они давно подружились с болью и стрессом, а когда опасность подбирается к ним, они улыбаются ей в лицо и встречают как старую знакомую. Мне, новобранцу, такое недоступно.

Но один человек выбивался из стройного ряда спецназовцев. Женщина, стоявшая в стороне от остальных. Из-за её скромного роста — особенно на фоне бугаёв — казалось, что она стоит намного дальше. Мне сразу пришло в голову название: «Энн из Зелёных Крыш идёт на войну»[2]. Так Монтгомери бы назвала очередную книгу о своей героине, если бы сошла с ума и отправила Энн на поля Первой мировой с винтовкой под мышкой. Её волосы были цвета старой ржавчины, а вовсе не цвета пламени, крови или отваги, как иногда описывают рыжеволосых писатели. Не будь на ней рубашки пустынного камуфляжа, она могла бы сойти за студентку, заблудившуюся во время экскурсии по базе. Верзилы держались от маленькой, им по грудь, женщины на расстоянии, словно средневековые крестьяне, не смеющие приблизиться к аристократке.

Вдруг до меня дошло. Это же Рита! Само собой, а как иначе? Какая ещё женщина, на первый взгляд максимально не похожая на бронепехотинца, могла стоять возле американских спецназовцев? Дамы, которые служили в нашей дивизии, обычно выглядели так, будто несколько поколений назад их предки породнились с гориллами. Особы другого телосложения просто не выдерживали службы в рядах бронепехоты, которая всегда сражается на передовой.

Рита Вратаски — самый известный в мире солдат. Когда я записывался добровольцем в армию, в Сети каждый день выходили статьи о ней под заголовками типа «Новый гениальный солдат!», «Валькирия во плоти!» и тому подобное. Поговаривали даже, что Голливуд собирается снимать фильм с Ритой в главной роли, но я записался в ОАО до премьеры, поэтому посмотреть не успел. Американский спецназ, в котором она служила, ответственен за уничтожение доброй половины всех мимиков, которых человечество умудрилось истребить. Меньше чем за три года они стёрли с лица земли столько же врагов, сколько остальные вооружённые силы за двадцать лет. Она практически спасла Объединённую армию обороны, которая до того терпела от мимиков поражение за поражением. По крайней мере, так говорят на гражданке.

Мы у себя считаем, что она не более чем член специального пропагандистского отряда, который показывает нам, как нужно наносить ответный удар с помощью нового оружия и боевой подготовки. Как ни крути, армия состоит из мужчин процентов на шестьдесят, а проливающая кровь бронепехота — и на все восемьдесят. Кого после двадцати лет поражений в войне с неизвестными созданиями выбрать на роль спасителя армии мужиков, которых научили сначала стрелять, а думать — потом? Да, будь я в штабе, тоже выбрал бы женщину.

Успехи американского спецназа значительно подняли боевой дух на фронтах, и зажатая в угол ОАО постепенно начала отвоёвывать позиции. После успешной кампании в Северной Америке спецназ поучаствовал в битвах за Европу, потом за Северную Африку, а теперь пришёл помочь Японии с врагами, уже почти начавшими вторжение на Хонсю. Американцы называли Риту Боевой Сукой или Королевской Сукой, мы же придумали ей своё прозвище: Психорита Безбашски.

Рита Вратаски сражается в ярко-красном бронекостюме, вот ведь чокнутая! Инженеры изо всех сил потели, чтобы сбить врагов с толку, и придумали специальную краску, поглощающую электромагнитные волны, но Рита смеялась над их достижениями и нарочно покрасила свой костюм в яркий алый цвет. Более того, она выбрала фосфоресцирующую краску, которая светится в темноте.

Недоброжелатели говорили, что это и не краска вовсе, а кровь убитых ею товарищей по оружию. И красит свою броню она, чтобы выделяться на поле боя. Поговаривали, что иногда она равнодушно пинает союзников и красуется, защищая их от вражеских снарядов. Что у неё бывают ужасные мигрени, во время которых она перестаёт отличать своих от чужих. И тем не менее она всегда возвращалась из глубин преисподней без единой царапины на бронекостюме. О ней вообще ходило множество баек.

Ровно это и нужно было скучающим солдатам, чтобы убить время: байки, о правдивости которых можно спорить бесконечно. Рита уже давно живёт на нашей базе, а я до сих пор её не видел. Пожалуй, мы её недолюбливали. Она ведь такой же солдат, как и мы, но отношение к ней особое.

Я с любопытством разглядывал концы вьющихся коротких волос Риты. Вообще, если присмотреться, личико у неё довольно милое. Наверное, её даже можно считать красивой: узкая переносица, точёный подбородок, тонкая по солдатским меркам шея и бледная кожа. Кстати — хотя, скорее, некстати, — сисек нет. Вообще нет, будто она местная. Хотя какая разница…

У того, кто, посмотрев на неё, подумал: «Боевая Сука», точно не всё в порядке с головой. Какая она сука… Так, щенок. Впрочем, щенок, сохраняющий невозмутимость посреди стаи доберманов, тоже вызывает уважение. Если бы в моём сне Рита вышла из своего красного бронекостюма, я бы прифигел от её внешности. Мне почему-то казалось, что она должна быть высокой, хладнокровной, бессердечной и самоуверенной женщиной с божественными пропорциями тела. Я подумал, насколько смешны были мои предположения. И тут…

Наши глаза встретились.

Какое-то время она молча сверлила взглядом дерзкого новобранца, который посмел на неё пялиться. Я лишь смотрел в ответ, замерев, словно вмёрзшая в лёд жаба.