С верхней койки свесилась голова Ёнабару.
Я промолчал.
— Ты чего? Не выспался, что ли?
— Нет-нет… Подписать, да? Ща.
Голова Ёнабару исчезла.
— Можно задать странный вопрос? — бросил я вдогонку.
— Какой? Чур, с тебя только подпись, ничего не дописывать. И рожу взводного на обороте не рисовать.
— Даже не собирался.
— Правда? А вот я в первый раз так и сделал.
— Сравнил тоже… Ладно, я не про то. Операция ведь не сегодня? Она завтра?
— Конечно, будто ты сам не знаешь!
— А может, мы застряли в одном дне, который повторяется снова и снова?
— Просыпайся давай! За вчерашним днём идёт сегодняшний, потом завтрашний. Иначе не было бы ни дня святого Валентина, ни Рождества, и мы окончательно охренели бы.
— Да, конечно…
— Ты, это… Не заморачивайся особо по поводу операции, хоть она у тебя и первая.
— Ага.
— Иначе космические сигналы грохнут тебя раньше.
Я смотрел на трубчатую раму койки, и в голове у меня было пусто.
Война человечества с мимиками началась, когда я был ещё ребёнком. В те годы дети, играя в войнушку, любили делиться на «людей» и «пришельцев». Игрушечные пластиковые пистолеты подходили для этого как нельзя лучше: пульки бьют не больно, и, даже если стреляли в упор, можно вытерпеть.
Мне нравилось быть умирающим героем. Я нарочно прыгал под вражеские пули, и каждый раз, когда в меня попадали, драматично дёргался, словно от силы выстрела. Это удавалось мне лучше всего. Моя геройская смерть воодушевляла друзей, которые наносили ответный удар. Жертва помогала человечеству победить пришельцев, и всё заканчивалось хеппи-эндом. А когда люди праздновали победу, их враги присоединялись к ним, чтобы радоваться вместе.