— Ну, раз так, садитесь чай пить. А потом и оружием займёмся.
Но Настя, вдруг чего-то засмущавшись, заторопилась домой. Не понимая, что происходит, Мишка поднялся и, взяв её за плечи, развернул лицом к себе. Приподняв пальцем подбородок девушки, он заглянул в её чёрные как ночь глаза и тихо спросил:
— Я тебя обидел чем, Настя?
— Нет, — растерянно тряхнула она косой.
— Тогда чего убегаешь?
— А того она убегает, что ты ей никак главного не скажешь, — сварливо отозвалась тётка.
— Мама Глаша, не голоси, — осадил её Мишка. — В таком деле торопиться — только людей смешить. Настя, в глаза мне глянь, — приказал он, и девушка, напряжённая словно струна, вскинула голову, дерзко глядя ему в лицо.
— А теперь скажи, если сватов зашлю, пойдёшь за меня?
— Ой! Да! — ахнула Настя и, залившись краской, прикрыла лицо ладошками.
Глафира, отпихнув Мишку, обняла девушку за плечи и, что-то ласково приговаривая, увела её на кухню. Провожая их взглядом, Мишка почесал в затылке и, подхватив дочку на руки, вздохнул:
— Вот и пойми вас, женщин.
— Нас любить надо, — вдруг выдала девчонка, крепко обнимая его за шею.
— Это само собой, — усмехнулся Мишка, прижимая девочку к себе, и вдруг осознал одну вещь. За всеми своими делами он не заметил, как наступил тысяча девятисотый год. «Твою ж мать. Здравствуй, двадцатый век», — мелькнула у него мысль, и Мишка, прикрыв глаза, мысленно пообещал себе, что ни за что не допустит гибели своих близких в будущих катаклизмах.