— Хорошее вино, особенно для прошлогоднего! — сказал он, водрузив кружку на столешницу.
Ел он быстро, но аккуратно, практически не роняя крошек. Чувствовалось, что он привык к простой крестьянской пище и даже любит ее по-настоящему. Сыр, чуть солоноватый, мягкий, но не мокрый, белая нежная пита, крупно нарезанный сладко-острый лук да красное вино, пахнущее терпким средиземноморским солнцем…
— Я жду вас четыре дня, — сообщил тот, кто назвался Людвигом. — Здесь нет постоялого двора, и я ночую в харчевне. Это унизительно, но можно вытерпеть. А вот еда… Меня уже тошнит от баранины и вина с сыром.
Голос его звучал ласково, внешность была располагающей, но в произнесенной фразе явственно сквозило раздражение. Трудно было сформулировать, чем именно недоволен сероглазый, но он был раздражен и недоброжелателен. Ираклий из своих тридцати семи лет тридцать учился управлять людьми, и эта деталь от него не ускользнула.
— Вам тут жарко, Людвиг? — осведомился он, пережевывая еду. — Вижу, что жарко. И мне тоже. Что поделать, климат здесь не такой, как в лесах на севере. И именно поэтому тут не выращивают свиней. Зато ловят вкуснейшую рыбу. Почему бы нам не заказать ее к столу вместо баранины?
Подошедший на зов хозяин таверны был полон, одышлив и подобострастен. Ираклий краем глаза увидел мальчишку-посыльного, присевшего на каменный парапет в отдалении от них, и отметил что отец и сын поразительно несхожи. Причем не чертами лица, а манерой поведения, как несхожи вежливость и подобострастие. Природа часто играла забавные шутки, давая отцам поводы усомниться в своем участии в зачатии ребенка, но тут оснований для сомнений не было. Тот же нос, та же линия бровей, но вот внутреннее содержание, дух — так изменили оболочку изнутри, что, наверное, сам Творец в недоумении развел бы руками.
Впрочем, Ираклий не относился к тем, кто делал поспешные выводы и поддавался первому впечатлению. Нет, конечно же первое впечатление зачастую было самым верным, но все же… Все же…
Путешественник снова бросил быстрый взгляд на мальчишку. Тот всем своим видом изображал незаинтересованность и отсутствие всяческого любопытства, но видно было, что это не так.
Приезжий скрыл ухмылку в уголках узкого рта.
Когда хозяин отошел, приняв заказ на рыбу и печеные на огне овощи, утоливший первый голод Ираклий, чуть отодвинулся от стола и произнес:
— Ну, что ж, господа, давайте начнем с Богом… Всем, надеюсь, ясно, что Тот, кто сегодня Первый, не зря собрал вместе людей, которые в другой ситуации не должны были видеть друг друга ни при каких обстоятельствах?
— Как я понимаю, — сказал Василий, склонив голову в знак согласия, — нас привели сюда константинопольские события, случившиеся этим летом.
Латынь его была безупречна, ее можно было даже назвать изящной, но в произношении все же чувствовался слегка шипящий греческий акцент.
— Это так, — подтвердил Ираклий. — О причине не столь сложно догадаться. Но сразу скажу, что прибыл сюда не улаживать спор между противоборствующими сторонами. И хочу, чтобы вы об этом знали. Это не в моих силах. И, думаю, теперь нет на свете человека, который бы смог исправить случившееся. То, что произошло — уже произошло, и в этом нет нашей вины. Упущение было не вчера и не сегодня. Этим летом случилось горе, а корни его тянутся так далеко в прошлое, что мы с вами можем только вздохнуть. И прежде случалась схизма[74] в Доме Божьем, но никогда еще раскол не был так глубок, как сейчас. Тридцать пять лет Акакианской схизмы[75] были лишь предвестниками нынешней катастрофы. Случилось, — отрезал он. — Примем данность как Божью волю. Отныне есть две церкви, о судьбе и благополучии которых нам предстоит печься. Тайный конклав остается Тайным конклавом. Если даже произойдет так, что домов Божьих станет еще больше, то у нас всего лишь прибавится работы. Потому что призваны мы защищать не стены, а дух в этих стенах. И не людям, пусть даже облеченным властью, решать, какая из церквей ближе к Богу. Не людям.
Он помолчал немного, подвигал губами, будто бы что-то жевал, а потом поднял свои темные, холодные, как зимнее море, глаза на сероглазого и посмотрел так, что тот невольно поежился. Ничего хорошего не было в этом взгляде. Совсем ничего.
— Я знаю, Людвиг, — произнес он негромко, но очень отчетливо, так, чтобы его хорошо расслышали только собеседники, сидящие с ним за одним столом. — Знаю о том, что ваши связи с кардиналом Гумбертом тесны и имеют под собой значительную выгоду. Знаю также о вашей симпатии к Папе, более того, скажу откровенно, его святейшество Лев IX, лично мне более симпатичен в поступках и чаяниях, чем патриарх Кируларий[76]. Потому, что понятен…
— А как по мне, — прервал его Василий, краснея лицом, — так…
— Оба достойные люди, — сказал Ираклий низким, полным скрытой угрозы голосом. Тон был таков, что даже безрассудно отважный человек дважды задумался бы, прежде чем решился перечить говорящему. — Оба. Мы не служим ни Риму, ни Константинополю. Мы служим идее, а у нее нет дома. И попытка низложить патриарха, и анафема, которой патриарх предал папских легатов, одинаково губительны для дела Церкви. Для Бога губительны. Но наш долг помнить, что, как бы люди не делили свою веру на праведную и неправедную, на истинную и ложную, а верят они в одно…
— Во имя Отца, Сына и Святого Духа… — Людвиг с Василием осенили себя крестами вслед за Ираклием.
— Вот и хорошо, — усмехнулся он краем сжатого в линию рта. — Значит, можем двигаться дальше. И я попрошу вас, братья, запомнить, что с этого момента кто ослушается веления Того, кто сейчас Первый, и станет на сторону одной из противоборствующих сил, будет признан предателем и очень быстро закончит свои земные дела. Это я вам обещаю! Я! И надеюсь, что вы донесете мысль до своих наемников.
ebooksa