— Хочу напомнить, — продолжил месье Корсак с улыбкой, — что наши договоренности включают в себя не только полную конфиденциальность беседы.
Таччини молча подвигал желваками и только потом ответил, подняв на собеседника карие, с золотинкой у зрачка, глаза:
— Я уже извинился, месье Корсак…
Корсак аккуратно откусил от крошечного хлебца с паштетом и двинул бровью, — мол, проехали.
— Итак, — спросил Розенберг, — в чем, собственно, дело? Вы были инициатором, синьор Таччини, так что, может быть, возьмете за труд объяснить такой странный формат проведения встречи?
— Вполне, — отозвался Таччини, сделав глоток белого вина. — Люди, пославшие меня, считают, что дело, по поводу которого мы инициировали процедуру, касается только трех конфессий.
Розенберг сначала улыбнулся, а мгновение спустя и рассмеялся приятным, звучным смехом, от чего стал выглядеть еще лет на пять моложе.
— Забавно, — констатировал он, откидываясь назад. — Я, по наивности, полагал, что люди, которых я представляю, ни к одной из ваших конфессий и ко всем вашим спорам отношения не имеют. Для нас все кончилось на Ветхом Завете, так, какие у нас с вами общие интересы, господа? Я что-то не припомню…
— В рамках договоренности, господин Розенберг, мы обязаны поставить ваших нанимателей в известность, если события, за которыми мы наблюдаем, могут представлять угрозу для иудаизма отдельно или привести к конфликту между исламом, иудаизмом и христианством…
— Я знаю суть Договора. Но каким образом археологическая экспедиция, работающая на Мецаде и занимающаяся еврейской историей, может представлять опасность для людей, интересы которых я представляю?
— Никаким, — ответил Таччини. — Скажу вам больше… Если бы Мецада не располагалась на вашей территории, мы бы и слова вам не сказали… Нам не нужна помощь ваших нанимателей, господин Розенберг. Нам нужно их невмешательство на очень короткий период, буквально на несколько суток, если мы, конечно, решим перейти к активным действиям…
Корсак перестал жевать и внимательно посмотрел на невозмутимо цедящего вино итальянца.
— К активным действиям? — переспросил он. — На территории Израиля? Вы, синьор, здоровы? Понимаете, о чем говорите? Или это какой-то розыгрыш?
Таччини внимательно посмотрел на собеседника, и взгляд этот не выражал никакого дружелюбия, скорее — напротив, человек, на которого посмотрели таким образом, должен был чувствовать себя не совсем уютно.
— Господа, — сказал итальянец, не скрывая иронии. — Я прекрасно понимаю, что никакой симпатии между нами нет и быть не может. Но давайте проявим друг к другу уважение — тут нет глупцов, не так ли? Понятно, что все мы, приехавшие сюда, отнюдь не случайные люди, встретившиеся за обедом, а вполне компетентные сотрудники определенного рода негосударственных служб, прибывшие на совещание. Мы видим друг друга в первый, и, скорее всего, в последний раз, что вряд ли вызовет сожаление у каждого из здесь присутствующих. Но сегодня мы должны обменяться информацией, как на брифинге, и найти общий язык… Находили же его до нас наши предшественники? Находили, несмотря на коренные разногласия и даже личные счеты! А ведь между ними было не больше общего, чем между нами сегодня… Я понятно излагаю мысль?
— Вполне, — подтвердил месье Корсак. — Именно поэтому я позволил себе усомниться в обдуманности заявления. Я бы еще понял, если бы речь шла о странах ислама. Тут можно было бы говорить с моими нанимателями и надеяться на то, что обнаружатся точки соприкосновения. Но Израиль… Как я понимаю, в стране католической у вас бы не возникло необходимости советоваться или согласовывать свои действия с кем бы то ни было… Так?
Таччини кивнул.
— Если бы речь шла об ортодоксах[96], то без представителей из бывшего СССР или греков мы бы не обошлись. Но наш случай сложнее. Израиль — это то место, где всегда сталкивались интересы всех западных религий. И ваших собратьев-мусульман в иудейском Иерусалиме не меньше, чем в католическом Париже. Кстати, по дороге сюда мне пришлось в очередной раз убедиться, что Париж все больше меняет цвет и вероисповедание. Вам это должно быть приятно, не так ли?
— Я агностик[97], — сказал Корсак, криво улыбаясь. — Хоть и исповедую ислам. Но не скрою, мне это приятно.
— Я тоже агностик, — ответил Таччини, снова отпивая из бокала. — Хоть и исповедую католицизм. Просто я немного расист и мне неприятно, что по дороге сюда я видел не парижан, а мусульман африканского происхождения. И арабского происхождения. Во множестве. Я бы не обратил на это внимания, если бы они вели себя, как парижане. Но, увы, они ведут себя совсем не так. И мне это не нравится. Мои взгляды вас не шокируют?
ebooksa