Формула счастья

— Они увеличились пропорционально в симбиозе с нашими эпизодами, — заставил меня вздрогнуть голос Чикса.

— Эпизодами, — повторил я бессмысленно.

— В каждом из них.

— В… глазах?

— Да, — подтвердил Чикс. — И я привел тебя, чтобы вместе их провоцировать. Я немедленно возразил.

— Ты знаешь, что я пришел сюда не для того, чтобы провоцировать какие-то эпизоды, Чикс.

— Мы должны встретиться хотя бы в одном, — в свою очередь возразил он. — Может быть, нам удастся достичь необходимого безличностного взаимопонимания. — Потом поколебался несколько мгновений и наконец произнес: — Ты пришел ко мне за словами, Тер, но я гожусь для более убедительного риска, чем слова.

Он отодвинулся в сторону, и как только коралловый островок уперся в край желоба, сошел с него. Розовый настил судорожно задвигался под его тяжестью, будто раненный, из пузырьков, которыми он был усеян, вытекли струйки жидкости, похожей налимфу… Чикс вызывающе повернулся ко мне. Да-, сейчас он по-своему подхватывал нашу «игру в правду». И это было еще хуже и неизбежно ставило меня перед выбором: или продолжать, допустив в свое сознание уже знакомое мне ужасающее чужое воздействие, или отказаться от этой игры и признать, что я испытываю страх перед негуманоидом.

Ступив на мягковатый настил, я скрестил руки в позе ожидания.

Чикс медленно начал подтягиваться назад. Я наблюдал за ним, стараясь полностью мобилизовать свою психическую выдержку, но одновременно, мной овладевала невольпая симпатия к нему, даже сочувствие. Онказался мне каким-то трогательно одиноким под сводом этой искусственной пещеры. А каким ему казался я?.. Он дошел до круга, опоясанного белыми кольцами и остановился в его центре. И там поник, словно внезапно принял на себя непосильное бремя. Цветовые зоны его туловища начали наполняться внутренним блеском, засияли. И воздух вокруг зашелестел, как от взмаха крыльев воображаемой птицы. Его дуновение теплом скользнуло мне в грудь, задышало вместе с ней глубоко, с длинными промежутками, успокоило мой встревоженный пульс. Но я знал, что если бы это действительно — было дуновение, я бы его через скафандр не почувствовал, что эта теплота — всего лишь далекий отзвук какой-то недоступной моим чувствам чужой эмоции. Стоял, бессознательно наклонив голову, как человек, лишенный слуха, который стремится уловить тихую мелодию. И прежние коле- бания, надежды, страхи уже теряли свой смысл, мелкие и жалкие, перед этим новым, приводящим в отчаяние прозрением о духовной глухоте. Одинокое сияние неизвестного существа напротив настойчиво ощупывало мое лицо.

Фасетные глаза ожили. Да, они все также были устремлены вверх, но в глубине их зарождался свет и двигались тени, пробегали спазматические судороги, вспыхивали искры хищного раздражения. От них надвигалось что-то мрачное и бесформенное. Вырвалось на поверхность тысяч линз в виде обильной слезоподобной влаги. Потом начало таять в воздухе и постепенно все заволокло белесой мутью. Она неудержимо сгущалась. Превратилась в плотную мо-лочно-белую пелену, заключив в свои невесомые объятия всю пещеру. В них потонул и поросший мхом свод, настил из розоватой ткани, потонули колоссальные глаза и Чикс, потонул и я…

Я вытянул руки вперед, но их не видел. Наклонил голову, но не различил даже частицы себя в этой непроглядной белизне. Испытывал безумное желание проверить, здесь ли я еще. Попытался коснуться груди, но мои пальцы словно проникли в нее… вошли — уже против моей воли почти до того места, где должно было быть сердце… Тогда я понял, что не сделал в сущности и самого незначительного жеста. Был полностью парализован. Несмотря на это, ощущение движения не покидало меня. Как будто моими представлениями о нем управляли откуда-то извне… Несуществующими шагами я двинулся в направлении, которое могло бы быть любым, потому что существовало только в моем сознании. Но оставался я на краю исчезнувшего желоба. И представлял собой скованную неподвижную фигуру, углубленную в спокойный ритм собственного отдаления.

Молочно-белый обман вокруг меня продолжал сгущаться. И уже был похож не на плотную пелену, а на гипсовую отливку неизвестных размеров, и я бродил по ней без ориентиров, не затронутый ею и не затрагивая ее, не оставляя следов. На меня надвигались белые фантомы. Пока что я различал их только по дрожащим контурам, но был уверен, что скоро они приобретут объемность. Остановился, чтобы их подождать. Они молчаливо окружили меня. Их контуры стали отчетливы, как контуры вырезанных из бумаги причудливых рисунков, и потом… Наступила всеобщая перемена. Белизна растрескалась, фантомы поглотили ее обломки, придали им плоть и пышные цвета, а сверху подобно сценической декорации начала спускаться какая-то равнинная местность — прошла через нас, или мы ее пронизали, легла внизу и замерла. Стало невыносимо жарко.

…Юсы неуклюже двинулись куда-то. Я последовал за ними. Вокруг царила гробовая тишина, и мы ее ничем не нарушали. Наше присутствие было эфемерным и беззвучным, как и наши мысли. Здесь не было ни солнца, ни неба. Низко над нами распростерлась странная газовая субстанция — гомогенная и обладающая оптическими свойствами, которые превращали ее в плоскую, натянутую по краям зеркальную крышу.

Отражения юсов метались по ней, запутавшиеся и уменьшенные. Я поискал среди них и свое отражение, но не нашел. Замедлил шаги, чтобы несколько отстать, а потом снова посмотрел вверх. Там какой-то юсианин отстал от своей группы. В недоумении я пожал своими вполне человеческими плечами — он вздрогнул, я махнул рукой — юсианин зашатался. Я поспешил за удаляющимися юсами, а мое юсианское отражение потянулось у меня над головой. Перестал обращать на него внимание.

Горизонт в этой местности отсутствовал, вдалеке она со всех сторон была завернута наверх, так что напоминала просторный сосуд. И мы двигались по нему через пустыню, состоящую из черных мелких плоских зернышек, которые тоже двигались, точнее текли, вперед с величественным спокойствием широкой медленной рекой. Впереди нас разбегались существа, ощетинившиеся совсем как каштаны с их колючими зелеными скорлупками, оставляя за собой клубочки светлого дыма. В знойном воздухе плавали крупные капли ртути.

У меня было ощущение, что мы идем целые часы, но, наверное, это было не так. Наконец зернисто-черная река изменила свой путь и потекла налево, вдоль узенького вытянутого в дугу ущелья. Юсы остановились у самого его края. Там же остановился и я. Наклонился: оно не слишком уходило в глубину. Стены его были пологими, бесцветными, будто состояли из шлифованного кварца, а дно в глубине изборождено зигзагообразными линиями, из которых росли высокие, причудливо разветвленные растения. Впрочем, это я предположил, что растения, иначе я сравнил бы их скорее со скелетами допотопных пресмыкающихся, даже и цвету них был подходящий — такой глинисто-серый, местами как будто тронутый тлением. Я отошел от края ущелья, а юсы почти в то же время начали спускаться вниз. Я Почувствовал себя брошенным и последовал за ними. На дне веяло приятным холодом.

Один из юсов стал приближаться ко мне, и мне показалось, что он делает это очень долго. Как будто кто-то растягивал секунды в минуты, а минуты в часы, — подумал я рассеянно, смотря как он идет, идет и идет…

Складки его грудного сгиба волнообразно поднимались и опускались, коммуникативные зоны были только одного цвета — кроваво-красные, похожие на открытую кровоточащую рану на передней части туловища. Посередине его слегка наклоненной лобной части углублялась щербатая прорезь, у меня на глазах разделяла его лоб надвое… И все это было как во сне, до абсурда медленно и безмолвно…

Юс уже был недопустимо близко ко мне, но не останавливался. Разделяли нас только два шага… только один… Я поднял руку, чтобы его удержать хотя бы на таком расстоянии, и он уперся в нее своей алой плотью. Не отстранился.