— Это ты о чём, Григорий?
Последняя пробка, описав дугу, опустилась на давно не стриженную голову пастыря. Ёлкин собрал в авоську бутылки и направился привычным путем к вагончикам.
— О том, Борис Николаевич, — крикнул вдогонку Явленский, сняв с головы пробку и отшвырнув её в сторону, — то, что Вы делали, был самый настоящий геноцид собственного народа!
— Ты такими словами не брсайся, Григорий! — строго заметил Ёлкин.
— Геноцид, Борис Николаевич! — упрямо повторил тот.
— Григорий, что за муха тебя сегодня укусила? — желая в корне погасить назревающий конфликт, все ещё миролюбиво спросил Ёлкин. И пошутил: — Уже и мухи-то, вроде, все попрятались, где ты её нашёл?
— Вы всё время только тем и занимались, что разрушали! — не унимался Явленский, всё больше наступая на Ёлкина: пастырь превратился в прокурора. — Ещё на посту первого секретаря обкома в Свердловске вы снесли дом Ипатьева, где была расстреляна царская семья!
— У меня было распоряжение из Москвы, — стал защищаться Ёлкин, прижатый Явленским к возвышавшейся куче мусора. — Мне прислали срочную депешу… Близилась годовщина расстрела…
— Ночью… как воры… подогнали экскаватор… — продолжал наседать пастор-прокурор.
Их окружили обитатели, падкие в своей однообразной жизни до всевозможных зрелищ. По их сперва любопытствующим, а потом хмурым лицам, Ёлкин почувствовал, что дело может принять серьёзный оборот. Он всё больше отступал, поднимаясь на мусорную кучу.
— Вы же помните, какое тогда было время, — стал объяснять он собравшимся, видя, что все они ждут от него ответа. — Я не мог ослушаться. Все приказы из Москвы нужно было выполнять беспрекословно…
— Ну конечно, иначе бы полетели из первых секретарей! — ехидно заметил кто-то из обитателей.
— Но я же ещё и строил… — попытался взять реванш Ёлкин.
— Конечно, строили, Борис Николаевич, — снова взял нить обвинения в свои руки Явленский. — Самое высокое в стране здание обкома КПСС — в двадцать два этажа! Угодить Москве желали. Угодили, Борис Николаевич, Вас заметили.
— Я никогда никому не угождал! — сопротивлялся Ёлкин, поднимаясь тем не менее всё выше. — Я всегда действовал согласно своей совести.
— Добавьте: своей партийной совести! — тряс Явленский талмудом с заложенным в него пальцем. — Совести коммуниста!
Обитатели стекались со всей свалки и всё плотнее окружали их.
— А всенародно избранный парламент в девяносто третьем году тоже с согласия своей совести расстреляли? — снова спросил кто-то из обитателей.
— Они реформы тормозили…
— Да такие реформы мало было затормозить! — зло выкрикнул кто-то.