– Сколько возьмешь?
– Как везде – двести тысяч.
– А можно деньги потом, после победы в конкурсе?
– Обижаешь, Мишка. Свои все-таки люди. Верю. Так будешь кодироваться?
– Буду! – Чубей рванул майку на груди с выражением лица короля Людовика, готовившегося к казни на гильотине. – Кодируй! Все одно – подыхать!
Циркулев усадил пациента на колченогий табурет. Встал позади Мишки и принялся раскачивать его за плечи, приговаривая:
– Не пей, сука! Не пей! Будешь пить – сдохнешь под забором. Не пей, сука! Будешь пить, падла?!
Заключительным аккордом кодирования стал крепкий подзатыльник.
– Ну, будешь теперь пить?
Чубей посмотрел на Циркулева просветленным взглядом.
– Не буду. Не… Не буду! Ура! Не буду!
Оторвин выскочил из-за сарая и исполнил перед мужиками нечто среднее между мазуркой и вальсом. Потом от полноты чувств расцеловал всех в небритые щеки.
– Что это он? – перешептывались удивленные нижнечмыринцы. – Видать, совсем плох…
– Вот так живешь, живешь, а тут бац – переклинило и на «дурку».
– Бедолага…
Чубей себя бедолагой не чувствовал. После поцелуев, он встал на лавку и объявил:
– Теперь все к конторе! Будем требовать то, что нам положено! За мной, мужики!
Революционный настрой Оторвина моментально передался массам. Толпа двинулась к конторе, готовая смести на своем пути любые препятствия. Гриня вновь отличился. Он принес откуда-то старый китель и отдал его Мишке.
– Набрось, а то в своей майке смотришься так, будто только что из вытрезвителя вышел.
Чубей напялил китель, застегнул пуговицы и стал похожим на персонажа фильма о репрессиях 37-го. Сон оказался вещим. Оторвин получил форму соответствующую своему новому положению. Теперь он точно знал, что вперед его ведет не какой-то удар мячиком по башке, а длань судьбы. В голове неожиданно всплыли строки песни, услышанной когда-то в детстве.