Тамара из спальни прошла в коридор, где была общая кухня, и, вернувшись, села к столу, щуря глаза на Аркадия, который все еще ходил по комнате.
Кисляков заметил, что когда она смотрела издали, то глаза ее близоруко щурились, и это очень шло к ней, хотя она и скрывала свою близорукость.
— Надо насыпать чаю, — сказал Аркадий и, открыв буфет, стал пересыпать чай из свертка в стеклянную чайницу.
Было такое впечатление, что, несмотря на покрикивание Аркадия, Тамара не умела хозяйничать. Она сидела у стола, и у нее даже не появилось стремления собрать разбросанные на столе карты для пасьянса, ножницы и перчатку с прорванным пальцем, — как будто это не касалось ее.
Потом, когда прислуга принесла самовар, Аркадий стал заваривать чай и подавать Тамаре посуду, а она только сидела и принимала чашки.
— Да, ну что же, как твои дела? — спросил Аркадий у жены. — Есть какая-нибудь надежда?
По спокойному лицу Тамары вдруг прошла болезненная гримаса.
— Я пять часов высидела на этой ужасной бирже. Муся меня познакомила с несколькими режиссерами, все обещают, но только не теперь. Муся хочет познакомить меня еще с одним кинорежиссером, иностранцем, который поедет снимать картину в Одессу. Не будем об этом говорить!.. — вдруг почти крикнула она.
Кисляков чувствовал разочарование от того, что она почти не смотрела на него, как будто в комнате сидел обыкновенный, ничем для нее не интересный человек. А вопрос Аркадия о ее делах, очевидно, совершенно вытеснил из ее внимания всякую мысль о госте.
— Но я счастлива, — сказала вдруг Тамара, — счастлива, что я в Москве. Как я стремилась сюда! Какая там у нас среди интеллигенции убогая, тусклая жизнь, вы не можете себе представить!
Говоря это, она обратилась к Кислякову.
— Не услышишь ни одной интересной мысли, не увидишь ни одной яркой личности. Еще в первые дни знакомства люди стараются показать себя, высказать умные мысли, а потом… — Она безнадежно махнула рукой.
— Ну, а как же Левочка и дядя Мишук? — сказал Аркадий, и прибавил: — Отдельные личности, и прекрасные личности, есть, но, конечно, общий фон… Переломлен хребет…
На возражение Аркадия Тамара ничего не ответила, она занялась разливанием чая и, прищурив глаза, оглядывала стол, проверяя, все ли на нем есть.
— Мне кажется, это оскудение человеческого материала есть результат преобладания тенденции общественности над личностью, — сказал Кисляков. — Если личность не находит нужной для себя пищи, она гаснет и превращается в ничтожество, не имеющее своих мыслей и своих задач. А ведь все мировое движение есть результат, так сказать, анархического и «непланового» продвижения отдельных личностей, но никак не масс. Масса всегда идет туда, куда направляет ее сильная личность. А раз личность не может осуществить себя, значит — дело идет к остановке, к уничтожению личности, и благодаря этому со временем наступит полная остановка в тех же массах.
— Это замечательно верно! — сказала Тамара и как-то внимательно, как бы даже с легким удивлением, взглянула на Кислякова.
— Я немножко не согласен, — сказал Аркадий, нарезывая сыр. — При таком отношении к личности вырастает непомерная гордость, эгоизм и обманчивое убеждение в самозначительности. Это служит разъединению, а не единению людей. Здесь нет элемента любви и добра.
— А я с тобой не согласна! — сказала Тамара, быстро взглянув на Кислякова. — Нужно сначала наполнить свою личность содержанием, тогда и «единение» будет значительно. А так — ноль да ноль и при единении будут в результате ноли. Хотя и добрые ноли, — прибавила она, улыбнувшись и опять быстро взглянув на Кислякова, как бы за подтверждением своих слов.
У нее после долгого провинциального молчания, очевидно, было сильное интеллектуальное возбуждение, глаза ее блестели сильным блеском, щеки разгорелись от румянца.
Кисляков чувствовал, что его слова вызывают в ней интерес, и от этого он говорил с таким подъемом и оживлением, с каким не говорил давно. Хотя он говорил то, чем давно перестал сам жить, но это не ослабляло его подъема, так как подъем вызывали не высказанные им мысли, а оживленное внимание женщины, смотревшей на него.
ebooksa