Конец здравого смысла,

22
18
20
22
24
26
28
30

Аркадия вызвали зачем-то в институт.

У Тамары мелькнуло тревожное выражение, и она отрывисто сказала:

— Не ходи. Я не хочу, чтобы ты уходил.

— Милая, не могу же я, раз меня зовут, — сказал Аркадий.

Он ушел.

Кисляков долго молча смотрел на Тамару, которая стояла у окна и рылась в рабочей коробочке. Он думал, что ее удивит его молчание, и она спросит, почему он молчит. Но она не спросила.

— Почему ты такая странная сегодня?

— Я такая, как всегда.

— Нет, не такая.

Кисляков подошел к ней, поцеловал ее в щеку. Она стояла пассивно, не отстраняясь и не делая сама к нему никакого движения.

— В чем дело? — спросил Кисляков.

— А что?

— То, что ты изменилась.

И у него вдруг закралось ревнивое подозрение.

— Ты меня не любишь? — спросил он. У него даже забилось сердце от этого вопроса.

— Откуда ты взял? — сказала вяло и спокойно, почти с оттенком некоторого нетерпения Тамара. — Просто я устала и, кроме того, мне нездоровится.

— Почему же ты отстраняешься от меня?

Тамара погладила Кислякова по голове и, вздохнув, сказала:

— Как ты не хочешь понять, что дело вовсе не в том, в чем ты думаешь, а просто мне тяжело: мне обещали на той неделе устроить ангажемент, а теперь опять ничего. И потом мне жаль Аркадия: он так мучится. Я очень виновата перед ним. Я разбила вашу дружбу.

— Меня самого это мучит, но ведь я из любви к тебе все-таки пошел на это, — сказал Кисляков, чувствуя нетерпение и раздражение от ее безразличной вялости и появившихся высших мотивов раскаяния, которыми и без того сам мучился.