ТВОЁ ИМЯ ПОСЛЕ ДОЖДЯ

— Леннокс! — почти закричал графский сын. Он покраснел еще больше и, направляясь от окна к двери, чуть не перевернул стол и кресло, попавшиеся ему по дороге. — Не смейте нам угрожать! Если наше имя появится в газетах…

— Лорд Арчибальд, вы меня разочаровываете. Вам следовало бы уже привыкнуть к упоминанию в газетах. Только этим утром ваше имя и вашего достопочтенного отца появилось в трех самых тиражируемых газетах города. Должен вас поздравить: вы потрясающе выглядите на картине «Саломея», которую написала мисс Вероника Куиллс.

Лорд Арчибальд застыл посреди ковра, в то время как его отец недоверчиво переводил взгляд то на него, то на Лайнела.

— Хотя, — добавил молодой человек прежде, чем покинуть усадьбу, — должен признать, что Вероника была к вам милосердна — в реальности у вас не так много волос.

Десятью секундами позже, под пристальными взглядами слуг Уэстбери, наблюдавших за его уходом и встревоженных звуками ссоры из библиотеки, Лайнел прошел к кованым деревянным воротам у входа в имение. Он сам открыл ворота, вышел на улицу и быстро зашагал по Сент Эльдейтс, оставляя позади мрачные окрестности колледжа Крайст Чёрч [8], которые терялись по другую сторону ограды в надвигающихся сумерках. Лайнел был так зол, что даже не смотрел куда идет.

Этот мир аристократов, билетов в оперу, лошадиных бегов в Аскот [9] и приемов в Сент Джеймсе был так далек от социальной среды Лайнела, что он даже не завидовал лорду Арчибальду Уэстбери. Ему никогда не приходило в голову стыдиться своего скромного происхождения. Для Лайнела главным достоинством человека были его личные достижения, а не то где он родился. «В конце концов, выживают сильнейшие, — повторял про себя Лайнел тем вечером, пробираясь через толпу, наводнившую Хай стрит. — Если в будущем мир изменится, такому хлыщу как лорд Арчибальд будет нечем прикрыться, и он получит по заслугам».

Лайнел унесся мыслями в далекое прошлое. Его отец, шотландский рабочий, эмигрировал в Италию попытать счастья и женился на неаполитанке, которую выпивка свела в могилу через несколько месяцев после рождения сына. Мужчине ничего не оставалось, как самостоятельно взять на себя заботу о ребенке. Лайнел обожал отца и почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, когда тот разрешил ему помогать каждый раз, когда его нанимали копать захоронения древней Этрурии [10]. Именно от отца Лайнел научился понимать тайны, скрывающиеся в недрах земли, в каждой песчинке, которая ускользала от взгляда обывателя. Ни один из них не был археологом, но их практический опыт мог дать фору многим титулованным выпускникам университетов.

К сожалению, то благословенное время не продлилось долго. Когда Лайнелу исполнилось шестнадцать лет и он вместе с отцом копали маленький некрополь близ Чивитавеккьи [11], эпидемия холеры унесла за собой жизни почти всего населения, прихватив также итальянского археолога и его рабочих, среди которых был отец Лайнела. Леннокс так никогда и не узнал, что стало с телом отца, скорее всего, вместе с остальными бросили в общую могилу, вырытую на территории больницы. Лайнел так никогда и не посмел убедиться в этом лично.

С тех пор Лайнелу пришлось научиться выживать самостоятельно, он брался за любую работу, даже не совсем честную, храня в памяти свое единственное достояние — безвозвратно утерянное счастливое детство. Именно поэтому Лайнел старался прожить каждый день так, как-будто он последний, наслаждался каждой каплей дождя, упавшей ему на лицо, каждым приемом пищи и каждой женщиной, посещавшей его в скромной съемной комнате в переулке Св. Елены.

В глубине души, причем Лайнел никогда в этом не признается, даже самому себе, он так боялся смерти, что единственное, ради чего он мог рисковать жизнью, так это завоеванные им территории. Он сделал это, забирая у Мересаменти ее самую большую ценность. Он шел к этому два года, ведомый тайной, о которой никому не мог рассказать, иначе его сочли бы безумцем.

Фигура в черном с темными глазами, которая однажды уже повстречалась ему на пути и палец на спусковом крючке. Воспоминания о последнем происшествии в Долине Цариц все еще терзали его, пока он шел, оставляя позади освещенные окна Ол Соулс колледжа [12], поворачивая по улице, огибающей Рэдклифф. Молодой человек миновал открытые пространства самых именитых колледжей Оксфорда и свернул в такой узкий переулок, что был вынужден идти почти боком, задевая отсыревшие кирпичные стены. Переулок Св. Елены, так называлась эта улочка, которой не было ни на одной карте Оксфорда. Она была столь глухой и зловещей, что жители прозвали ее Адским переулком. Лайнел с усмешкой подумал, что у графа Ньюберрийского и его сына волосы встали бы дыбом, если бы им когда-либо пришлось наведаться в эту часть города, столь далекую от привычных им кварталов.

Он не хотел признавать, но на каждом повороте столь знакомой улицы, его сердце начинало биться чаще. Когда он смотрел на нищих, которые стояли вдоль улицы, подпирая спиной расслаивающиеся от сырости стены, с потерянным взглядом и зловонным дыханием, то почти боялся снова встретиться взглядом с парой черных глаз, которые пристально смотрели на него сквозь складки платка. Лайнел был в таком смятении, что даже не обращал внимания на вонь, доносившуюся из подворотен, хотя обычно, проходя по эти закоулкам, он зажимал нос рукой.

«Я становлюсь параноиком», — подумал Лайнел, встряхнув головой. Он завернул за последний угол, отделявший его от дома… и замер, увидев, что кто-то дожидается его на обшарпанной лестнице. Лайнел с трудом сдержал вздох облегчения, поняв, что ожидала его вовсе не сводившая с ума фигура в черном. Потрескавшиеся стеклянные фонари, освещавшие Адский переулок, позволили ему узнать Веронику Куиллс. Она выглядела очень занятой кормлением с руки ворона, который часто сопровождал ее во время прогулок по городу, так что у Лайнела было время прийти в себя и подготовиться к встрече.

Вероника всегда могла заставить его улыбнуться, даже когда ей удавалось одеться более-менее согласно приличиям. Было привычным видеть ее в юбках, совершенно не сочетающимися с блузками, она комбинировала цвета самым экстравагантным образом и никогда не обращала внимания на детали, которые так важны для девушек ее возраста. Она была эксцентрична не только в одежде, но и в мыслях, а этим вечером выглядела особенно нескладно. Она надела длинную темно-синюю юбку (на ней была всего лишь одна капелька краски, что было большим достижением для Вероники), длинное пальто военного покроя, которое делало ее похожей на героиню «Трильби»[13], ярой поклонницей которой являлась девушка. Ворон Свенгали мог бы поручиться за это. Маленькая вязаная шапочка совершенно не сочеталась с пальто, но хотя бы помогала удержать на месте непокорную гриву вьющихся волос, которая обычно удерживалась при помощи любого платка или цветной ленты, попадавшихся под руку. Лайнел свистнул, чтобы привлечь внимание Вероники. Пухлые губки изогнулись в улыбке, когда девушка увидела вышедшего из тени Лайнела.

— По-моему, это не самое подходящее место для добропорядочной девушки, — Лайнел остановился напротив Вероники, что заставило Свенгали отлететь в сторону, роняя крошки — еще пару лет назад они объявили друг другу войну. — Боже мой, каждый раз, когда тебя вижу, твои волосы все длиннее и прекраснее.

— А ты с каждым разом все менее учтив с дамами, — отшутилась Вероника, падая в его объятия. — Поверить не могу, что ты уже вернулся!

Она обхватила руками его лицо и запечатлела звонкий поцелуй в губы. Лайнел порадовался, что поблизости нет профессора Куиллса. Им с Вероникой приходилось изобретать множество уловок, чтобы никто не догадался об их отношениях. Им пришлось поклясться Александру в том, что между ними нет романтических отношений и профессор успокоился. Если честно, то они его и не обманывали.

— Давно ждешь? — спросил Лайнел, когда они, наконец, разомкнули объятия.

— Часа два, может, три, — Вероника скорчила рожицу. — Но для меня это не проблема. Я принесла с собой блокнот, чтобы было чем заняться. Так что день не прошел зря. Я уже знаю о перестрелке…

Лайнел хмыкнул: новости распространяются со скоростью ветра. Он пошарил в карманах в поисках ключа от дома. Свенгали прыгнул с одного водостока на другой и, в конце концов, устроился на навесе здания с видом горгульи.