Только чудом её бабушка смогла выехать во Францию, из-за чего вся семья попала под угрозу еще более жесткого надзора или даже ссылки в лагерь. Ну ничего, скоро и они будут в Париже. Насколько желанно стало для нее это слово — «Париж», оно звучало как рай — «парадиз».
Как бы она хотела забыть это слово — «парадиз». Пропитанное светом и теплом, ожиданием счастья и мира, оно принесло горе не только в ее семью. Как она сразу не догадалась, что правительство не прощает ошибок никому…
Эти умы были обречены на гибель. Тем более, некоторые из этой группы были христианами, но скрывали это.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Анатолий. Она сразу же кинулась к нему на шею.
— Что ты глупышка? Чего ты плачешь?
— Я переживала за тебя, где ты был так долго?
— Я проверял силки, собирал хворост, ведь уже почти рассвело. Надо успеть натопить избушку, пока не взошло солнце, чтобы никто не увидел дым.
— А что в силках?
— У нас сегодня зайчатина, — Анатолий улыбнулся, словно он всегда жил в таких условиях и охота для него обычное дело. — Как малыш? — он сделал пару шагов в сторону сына.
— Он видел кошмар этой ночью.
— Бывает, — отец присел на край кровати, потер холодные руки, чтобы как-то их согреть.
— Я сама испугалась, он вскочил и начал бредить.
— Да нет, вроде не горячий, — Анатолий потрогал лоб сына, — наверное много впечатлений за эту неделю, я и сам не могу спать из-за кошмаров.
— Мне пришлось его переодевать, он весь вспотел.
— Что же вам приснилось, Скуратов Анатолий Анатольевич, — улыбнулся отец, — У-у! Как звучит! С таким именем надо быть очень известным человеком.
— Он видел какого-то всадника, — как бы между прочим сказала она, все еще наслаждаясь звучностью имени сын.
Несмотря на то, что в комнате было темно, жена не могла не заметить, как крупной россыпью появился пот на лице еще недавно невозмутимого Скуратова-старшего.
— Что-то не так… Тебе нехорошо? — ей стало не до шуток.
— Он найдет нас… Он уже на пути к нам…
— Что с тобой, о чем ты? Ты пугаешь меня.