Посетители заволновались.
Рука Антонелли, вооруженная бритвой, задрожала, и ему пришлось прервать работу.
— Вся эта зияющая пустота, эти падающие хлопья… О-ох! Мурашки от них по коже! Это все равно, что твой хороший приятель, который развлекает тебя в гостиной, вдруг умолкает, и лежит перед тобой ледяной и бледный. Он мертв, и ты чувствуешь, что холодеешь вместе с ним.
В тот вечер все бросились в кино. Фильмы были так себе, но это напоминало праздник у сектантов до полуночи. Кафе шипели от газировки; в тот вечер, когда нагрянула Беда, мы выдули двести стаканов ванильной и триста шоколадной. Но нельзя же каждый вечер ходить в кино и глотать газировку. Тогда что же? Собрать родню, поиграть в нарды или перекинуться в картишки?
— Можно еще пулю в лоб, — заметил Вилли.
— Конечно, но людям нужно было выбраться из своих сумрачных домов, ставших обиталищами привидений. Во всех гостиных воцарилась кладбищенская тишина. Ох, уж мне эта тишина…
— Кстати, о тишине… — Вилли немного привстал в кресле.
— На третий вечер, — моментально перебил его Анто-нелли, — мы все еще пребывали. в шоке. От окончательного сумасшествия спасла нас какая-то женщина. Она вышла из дому, держа в одной руке кисть, а в другой…
— Ведро краски, — закончил Вилли.
Все вокруг заулыбались его догадливости.
— Если когда-нибудь психологи возьмутся учреждать медали, то в первую очередь они должны наградить эту женщину и других женщин из таких же маленьких городов, которые спасли мир от гибели. В потемках они набрели на чудесное исцеление…
Вилли представил, как это было. Он увидел папаш и сыновей со зверскими лицами, увидел, как они ползают перед своими дохлыми телевизорами и все еще надеются, что чертов ящик проорет «Первый мяч!» или «Вторая подача!» А когда они очнулись от забытья, то заметили в полумраке своих добрых жен и ласковых матерей с возвышенными мыслями на челе и с малярными кистями и ведрами краски в руках. И тут их глаза и лица загорелись благородным огнем.
— Боже, это разнеслось как десной пожар! — воскликнул Антонелли. — От дома к дому, из города в город. Бум 1932 года со складными картинками и бум 1928 года, когда все носились с шариками на резинках — ерунда по сравнению с этим. Ведь тут Все Засучили Рукава и Принялись Вкалывать, вот это был Бум так Бум! Город разнесли на мелкие кусочки и заново склеили. Краску шлепали на все, что стояло неподвижно хотя бы десять секунд; люди забирались на башни со шпилями, сидели верхом на заборах и сотнями летели с крыш и лестниц. Женщины красили шкафы и чуланы, дети — свои игрушки, тележки и воздушных змеев. Если бы они ничем не занялись, можно было бы строить стену вокруг города и переименовать его в Говорливый Ручеек. Во всех городах, где люди забыли, как открывать рот, как разговаривать друг с другом — то же самое. Мужчины так бы и ходили притихшие и пришибленные, если бы женщины не всучили им кисти и не показали ближайшую некрашеную стену!
— Похоже, с этим вы уже покончили, — сказал Вилли.
— За последнюю неделю краска в магазинах кончалась три раза. — Антонелли с гордостью посмотрел на город. — На покраску больше времени и не ушло бы, если, конечно, мы не вздумали бы красить живые изгороди и распылять краску над каждой травинкой. Теперь, когда все чердаки и подвалы вычищены, наш пыл обращен на… короче, наши женщины снова маринуют помидоры, закатывают компоты из фруктов, варят варенье из малины и земляники. Подвалы забиты. И церковь не обошли вниманием. Играем в кегли, по вечерам режемся в дикий бейсбол, собираем шумные компашки, пиво хлещем во всю… Музыкальный магазин распродал пятьсот гавайских гитар, двести двенадцать обыкновенных, четыреста шестьдесят фарфоровых флейт и деревянных дудочек-казу — и все за четыре недели. Я учусь на тромбоне, Мак — на флейте. По четвергам и субботам оркестр дает вечерние концерты. Ручные мороженицы? Берт Тайсон продал их на прошлой неделе двести штук. Двадцать восемь дней, Вилли, Двадцать Восемь Дней, Которые Потрясли Мир!
Вилли Берсинджер и Сэмюэл Фиттс сидели и пытались вообразить все это, оправиться после тяжелого удара.
— Двадцать восемь дней в парикмахерской не было отбоя от посетителей, бреются по два раза в день, — говорил Антонелли и брил Вилли. — Прежде, до заварухи с телевизорами, парикмахеры считались самыми болтливыми людьми на свете. Теперь же за этот месяц нам потребовалась целая неделя, чтобы догнать остальных. Мы встряхнулись, оживились, теперь мы выпаливаем четырнадцать слов на каждые их десять. О качестве говорить не приходится, зато количество ужасающее. Слышал, какой шум стоял, когда вы вошли? Но когда мы смиримся с Великим Забвением, разговоры пойдут на убыль.
— Так вы это называете?
— Для многих так оно и есть.
Вилли Берсинджер усмехнулся и покачал головой.