Глубины библиотеки ждали их.
Снаружи, в обыденном мире, ничего особенного не случалось. Но здесь, в стране, созданной из бумаги и кожи, здесь именно ночью всегда что-нибудь происходило. При» слушайтесь, и вы услышите — кричат десятки тысяч людей, однако крики их может уловить разве что чуткое собачье ухо. Миллионы солдат бегут, бросая пушки; где-то точат ножи гильотин; по четверо в ряд беспрестанно маршируют китайцы… Да, все они невидимы и молчаливы, однако Джим и Уилл умели видеть, слышать и понимать их. Здесь хранились пряности далеких стран. Здесь дремали запахи раскаленных пустынь. Впереди на возвышении находилась стойка, где прелестная пожилая леди, мисс Уотрисс, ставила фиолетовые штампы на ваши книги, но внизу, чуть поодаль, раскинулись Тибет, Антарктика, Конго… Там другая библиотекарша, мисс Уиллс, шествовала через Внешнюю Монголию, спокойно раскладывая по полкам Пекин, Иокогаму и остров Целебес. Там же, внизу, в третьем книжном коридоре, какой-то пожилой человек шаркал в полутьме щеткой, подметая рассыпанные пряности…
Уилл с удивлением смотрел на него.
Это всегда было неожиданно и удивительно — этот пожилой человек, его работа, его имя.
Это Чарльз Уильям Хэлоуэй, подумал Уилл, — не дедушка, не старый дядя, скитавшийся где-то в дальних краях, но, подумать только, это же… мой отец…
А разве сам Чарльз Хэлоуэй, смотревший из полутьмы коридора, не был поражен, увидев сына, посетившего этот мир, затерянный на глубине двадцати тысяч морских саженей? Он всегда казался несколько растерянным, когда Уилл неожиданно появлялся перед ним, словно они встречались в последний раз целую жизнь тому назад, и в то время как один из них старился и дряхлел, другой оставался молодым, и это стояло между ними…
Там, вдали, пожилой человек улыбался.
Они осторожно приблизились друг к другу.
— Это ты, Уилл? С утра ты вырос на добрый дюйм. — Чарльз Хэлоуэй оторвал взгляд от лица сына. — А, Джим! Глаза у тебя стали темнее, щеки бледнее. Ты сжигаешь себя с обеих концов, Джим?
— Как в пекле! — ответил Джим.
— Нет такого места — пекло. Но ад есть, вот здесь на полке, под буквой «А», начиная с Алигьери.
— Аллегории — это не для меня, — сказал Джим.
— О, как глупо с моей стороны, — засмеялся папа, — я имел в виду Данте Алигьери. Взгляни-ка сюда. Это картины мистера Доре, показывающие все, что происходит в аду. И вряд ли настоящий ад выглядит лучше. Здесь души, погруженные за грехи в мерзкий ил. Там кто-то распластан, и его разрывают на части.
— Здорово! — Джим быстро пролистал книгу и отложил в сторону. — А где есть картинки с динозаврами?
Папа покачал головой:
— Это там, в следующем ряду, — и, когда мальчишки повернулись, продолжил, — поглядите-ка сюда: Птеродактиль, Змей Горыныч… Или вот — Барабаны Судьбы или Сага о Громогласных Ящерах. Ты доволен, Джим?
— Очень!
Папа подмигнул Уиллу, тот в ответ тоже подмигнул, Так они стояли — мальчик с волосами цвета спелой кукурузы и мужчина, седой как лунь, мальчик с лицом, свежим как яблоко на ветке, и мужчина, щеки которого напоминали то же яблоко, но пролежавшее целую зиму в кладовой. Папа, папа, думал Уилл, почему, ну почему ты похож… на
Он вспомнил, как, поднявшись часа в два ночи напиться воды, смотрел вдаль через весь город, чтобы увидеть один-единственный огонек в высоком окне библиотеки, чтобы удостовериться: папа задержался на работе, засиделся, читая и бормоча что-то себе под нос один под этими зелеными как джунгли абажурами. Воспоминание принесло печаль и вместе с ней радость новой встречи со светом этих ламп и этим стариком — Уилл оборвал себя, чтобы найти другое слово — отцом, стоявшим в сумраке у стеллажей.
— Уилл, — сказал пожилой человек, который был привратником и уборщиком и которому выпало быть его отцом. — Что с тобой?