Что упало, то пропало

– Я никогда их больше не увижу, – произнесла Эйлса, когда мы выходила из здания.

– Не надо драматизировать. Конечно, увидишь.

– Почему не приехал Макс?

Я хотела сказать, что не знаю, но у меня самой встал ком в горле, словно мое разочарование превратилось в твердое тело, гирю, которая тянула слова вниз. Я представляла его лицо, его серьезное выражение, вспоминала его привычку прикусывать нижнюю губу, когда он пытался сосредоточиться, вечно торчащие волосы на макушке. Я слышала в голове его голос, помнила его чуть хрипловатый смех. До этого момента я и не сознавала, с каким нетерпением сама ждала встречи с ним.

– Разве он не хочет меня видеть? – спросила Эйлса. – Я хотела с ним встретиться. Как иначе мне узнать, что с ним все в порядке?

– Может, у него что-то еще было назначено на это время, – я старалась говорить спокойно. – Может, регби или что-то еще.

Я вспомнила, какое давление на Макса оказывал отец, заставляя играть в регби, но теперь Макс от этого избавлен. Ужасно в этом признаваться, но я впервые порадовалась, что Том мертв.

Мы уже приближались к главной дороге, так что было шумно, а потому не услышали, как открылась и закрылась дверца машины. Вспоминая тот день, я думаю, что, возможно, и слышала хлопок – отдаленный звук на фоне грохочущего грузовика. Но оглянуться меня заставил звук быстро приближающихся шагов.

Около Центра социальной помощи стояли люди, и еще машина. Черно-белый кот спрыгнул с мусорного контейнера и теперь умывался, сидя на земле. Солнце выглянуло из-за туч и осветило окна многоэтажки. Но ничто из этого не имело значения, потому что к нам, спотыкаясь, бежал Макс – и приближался с каждой секундой.

– Мама! – кричал он. – Верити! Подождите!

Глава 23

Три бледно-серых чехла с диванных подушек.

Abreaction, сущ. – абреакция: выброс избытка сдерживаемых эмоций, эмоциональной энергии, связанной с психологической травмой, о которой было забыто или которую специально пытались загнать в подсознание; процесс повторного переживания травматического события.

Потом мы узнали, что он с трудом выбрался из машины Сесилии. Задние двери были заблокированы защитой от детей, он стучал в окно и царапался. Не то чтобы она пыталась остановить его. Макс сам не хотел видеть мать. Но он изменил решение при виде меня. Подобные моменты придают смысл моей жизни, обеспечивая мне цель.

Пора вернуться к тому утру, когда умер Том. Мне нужно все хорошенько обдумать.

Вы помните сцену из мюзикла Лайонела Барта «Оливер!» (любимого мюзикла Фейт), когда Оливер просыпается в доме мистера Браунлоу, комнату заливает свет, цветочницы поют перед его окном, и ты думаешь, что все будет хорошо. Так чувствовала себя я в то утро, когда умер Том. Я проснулась в пустующей комнате в доме Эйлсы на пружинистом диване под покрывалом. Белье не было стерильным, но оказалось божественно чистым и накрахмаленным. Ночью снова шел дождь, на окне, видневшемся в щели между занавесками, блестели капли.

Моди растянулась на коврике из овчины перед диваном, и я наклонилась, чтобы ее погладить. Макс ее помыл: она стала такой же белой и пушистой, как и мертвый барашек, на шкуре которого она лежала. Она лизнула мне руку. Ковролин серо-желтого цвета состоял из цветных нитей: кремовой, бежевой и цвета слоновой кости. Выглядело это очень хорошо. Я вспомнила бежевый ковер Гербертов, который засунули в мусорный контейнер, как больше никому ненужную вещь. Как мне было его жалко, с какой ненавистью думала о тех, кто выбрасывает вещи, которые еще могут послужить! Может, я была не права. Иногда перемены идут на пользу.

Отдохнув, я чувствовала себя лучше. Я снова нормально дышала. Но мне стало лучше и по другим, более глубоким и важным причинам. Я думала о рождении и смерти, о крошечном тельце. Я чувствовала боль, но и любовь. Эйлса назвала случившееся потерей. Потеря. Мне стало легче, что с моих плеч ушла хотя бы часть груза.

Мои вещи были аккуратно сложены на стуле, я оделась и открыла дверь спальни. Из кухни доносились звуки: хлопнула дверца холодильника, зажурчала вода в кране, послышались голоса. Том все еще был дома. Накануне вечером мне удалось избежать встречи с ним. Меня, как маленького ребенка, уложили спать в семь вечера. Может, лучше подождать, когда он уедет в Париж, перед тем, как спускаться. Но Моди потянулась и ткнулась носом в мое колено, и я вышла на лестничную площадку.

Голос Эйлсы раздавался из дальнего конца кухни. Я слышала только отдельные слова – «дезинфицирующее средство», «Евростар»[52]. Том вышел в коридор, его голос стал громче. Я, держа Моди за ошейник, прижалась спиной к стене. Услышала скрип дерева, шорох ткани – Том открыл шкаф под лестницей.