— Какого человека?
— Та бес его знает, чужой какой-то.
Атаман помолчал немного и раздраженно сказал:
— Ну, а пальбу зачем учиняете?
И опять тот же голос, на этот раз с насмешкой:
— Да что тебе, батько, патронов жаль? Вон их целая подвода.
— Но-но, скотина, поговори у меня! — возвысил голос Буряк.
Его помощник, прыщеватый парень, в недавнем гимназист, предложил:
— Снимем допрос, Григорий Степаныч?
— Тащи сюда, — приказал Буряк, возвращаясь к столу и усаживаясь.
Недавние партнеры по картам живо вывалились из комнаты: не каждому охота быть свидетелем ругани, а может, и крови. Остались двое: Буряк и помощник.
А гайдамаки ввели со двора пошатывающегося деда Никифора. В одной руке он держал пустое ведро, капли падали на пол. Снимая с головы картуз, Никифор кратко и невыразительно поздоровался. «Влип все-таки», — сокрушенно подумал он.
Минут двадцать назад, когда стемнело, старик, оставив на телеге Славку и Петьку, пошел с ведром на хутор. Колодец негромко поскрипывал, и Никифор уже начал переливать воду из бадейки в свое ведро. Но из-за спины раздался чей-то приветливый голос:
— Решил коня напувать, старый хрыч?
— Угу, — вполголоса отозвался дед, не оборачиваясь, понимая, что незнакомец принял его за кого-то другого.
— Постой, погоди, так цэ ж не ты, старый хрыч Охрименко! — и бандит, схватив Никифора за ворот, рывком повернул его к себе.
Чувствуя на своем лице чужое чесночное дыхание, Никифор попытался отшутиться:
— Та я и есть старый! Хиба не старый?
Однако бандит уже кричал в темноту:
— Эй, караульный, чужой тута.