Ола

Вышли мы на улицу – пусто, темно, душа радуется. Взял я красавицу эту за подбородочек, к себе повернул:

– А куда пойдем, красивая? К Арсеналу, где Диего Каброн залетных дурачков раздевает, или на Сапожную, к Луису Живопыре? Туда, где сразу режут?

Дернулась, да только подбородочек ее я крепко держал.

…Видать, недавно она в «Мавре», вот и не узнала меня. А я быстро все схватил. Любят тут идальго глупых с кошелем полным за поясом.

Не испугалась – улыбнулась, весело так. Заиграли на щеках ямочки.

– Ай, мачо! Ай, не признала своего! Так ты вроде не из гато? [49]

– А кто спрашивает? – хмыкнул я.

– Костанса Валенсийка, – смеется черноглазая в ответ. – Я с Живопырой хожу, недоумков богатеньких приманиваю. Ладно, мачо, считай, твоя взяла. Обещалась – выполню. Пошли ко мне, близко тут!

И не отказался бы, так ведь колокол! Ударил, меня позвал.

– Пошли, – киваю. – Только не к тебе.

И в переулок, что щелью черной меж двух заборов змеится. Я туда, она – за мной.

– Эй-эй! Я не такая, мачо! Я тебе не пио [50], не шлюха с Речных улиц, чтобы прямо у стеночки. Ко мне идем, мачо!

Поглядел я на нее, черноглазую, полюбовался, по щеке погладил.

– До Морской улицы дойдем. Проводишь. А потом ты – налево, я – направо.

…То есть не совсем направо. Да это уж мое дело.

Не ответила. Взяла под руку, рядом пошла, к плечу прижалась. Хотел я словцо кинуть, чтобы назавтра встретиться, да что-то удержало. Печенка, не иначе. Я ведь про то, чтобы проводила, просто так сказал, наобум. Ей ведь провожать не с руки, ей в «Мавр» возвращаться надо – идальго залетных кастаньетами приваживать…

А вот и Морская. Рядом она, двадцать шагов по переулку. Выглянул я, нос высунул…

– Сир-е-ена-а-а-ас!

Фу-ты, бес! Стража! Патруль ночной. И как раз там, куда мне идти требуется.

…Вот для этого певунью я и прихватил. Подозрений меньше будет. То есть не будет вообще. Идет себе идальго при плаще и шляпе – и при девице. Спите спокойно, жители славного города Севильи!