Ола

– И чья печать, сыне?

– Педро Гонсальвеса, рехидора Авилы, советника, стало быть, тамошнего, – вновь вздохнул я. – И подпись его. Получен, значит, товар от Абу-Талиба Магриби, купца из Орана. Получен – и оплачен сполна.

Засопел падре, уперся в стол кулачищами. Оскалился.

– А что за товар, сказано ли?

Даже страшно мне стало на миг. Словно в застенке я, а передо мною – допросчик с кнутом сыромятным.

– Сказано, падре. Исчислено все…

Сверкнули в полутьме желтые клыки. Крепкие пальцы вцепились в бумагу.

– И вправду… Ну, сыне, прощаю я тебе все грехи, вольные и невольные, все, что по сей день ты натворил. Но не зазнавайся, еще завтра день будет!

Снова сопеть начал, к свече сальной бумагу поднес – дабы разглядеть получше.

А мне бы дух перевести. Улыбнуться даже – или севильяну сплясать. Ведь жив! Жив, цел, и бумага эта проклятая в нужные руки попала. А ведь достанься она, скажем, парням из Эрмандады… Или потеряй я ее ненароком…

Нет, и думать о таком не хочется!

– И отчего вопросы не задаешь, сыне? Или своим умом до всего дошел?

Покосился я на дона Фонсеку. Я на него, а он – на меня. Никак проверяет, сеньор архидьякон?

– Может, и дошел, – согласился я. – Хоть и не моего то ума дело, падре. Ежели захотели вы славный город Авилу против герцога Бехары взбунтовать, значит, так тому и быть.

…А что для бунта требуется? Порох требуется, да бомбарды, да ядра. Все это Калабриец из Италии привез, а мне досталось в Авилу добро скрытно привезти, расписку получить – и вернуться.

При штанах и рубахе.

Кому – штаны, кому – рубаха. Падре Хуану де Фонсеке – расписку, Калабрийцу – вексель на торговый дом сеньора Хуаното Берарди с улицы Змеиной. Вот так они на пару дела и делают. Ну, и я помогаю – чуток.

…Страсть как интересно, знает ли Калабриец, кто все это затеял? Ведь не каждый день порох да бомбарды возить приходится. Но не спрашивать же!

– Дурень ты, Начо! – удовлетворенно заметил архидьякон, локтями на стол облокачиваясь. – Шустрый, резвый, а все же дурень. Великая ли забота – взбунтовать! Тут иное важно, тебе пока непонятное. Но сие не во грех. Поумнеешь, ежели не повесят прежде.

Пожал я плечами. Этот меня дурнем величает, тот, что в повязке полосатой, – неучем. Может, и дурень, и неуч, да кое-что даже мне ясно. Силен герцог Бехара, вот и решили ему укорот дать – руками коммуньерос [51] авильских. Ведь у кого Бехара помощи попросит? У королевы, понятно. А расписка – уже против бунтарей. Покажут ее на совете королевском, после же на всех площадях загорланят о том, что Авиле мавры помогают, порох и бомбарды продают. И никто уже за бунтовщиков-коммуньерос не вступится – грех! А прочие коммуны трижды задумаются, прежде чем за права свои вступаться.