Засмеялся громоздкий, меня по плечу хлопнул:
– Иди-иди! Да недалеко только. Смиренные братья за тобою, негодником, проследят, чтобы не случилось чего. Ты ведь свои вещички у «Тетки Пипоты» кинул? Вот туда и гряди, сын мой. Винца выпей, девочку кликни, посисястее чтоб была. Напоследок оно, значит…
Облизнулся даже фра Мартин, не иначе про «напоследок» этот подумав. А у меня словно крылья выросли. Да хоть на полчаса отпустите. Двое за спиной – подумаешь!
…Ошибся я – не двое. И не четверо даже – шестеро. Не дурак оказался фра Мартин. Ежели бы двое, то вышел бы Белый Начо на Ареналь-площадь, свистнул в два пальца…
А так нет – успеют скрутить. Или ножом саданут.
В общем, некуда деваться – пошел к тетке Пипоте. Оно и вправду, винца бы хлебнуть…
– Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим!
Замер я, голову в плечи втянул. Какой еще к бесу «диририм»?
Вина я, понятно, взял – кувшин целый. Взял – да и по лестнице знакомой ступенями заскрипел – прямо на чердак-донжон. Ежели дома мой идальго, так и выпить с ним можно, поболтать, порасспрашивать. А нет его – сам выпью, его повспоминаю.
…Оно, конечно, не стоило бы нам встречаться. Да только поздно – знают фратины зеленые о Доне Саладо. Одна надежда – уговорю его, калечного, ноги побыстрее из Севильи сделать.
Потому и пошел. А тут!…
– Диририм-дрим-дрим! Диририм-дрим-дрим! О думель, думель копф!
Ничего себе! А голос-то какой – хриплый, страшноватый, словно певцу по горлу дагой полоснули.
– Айне каре, айне штос! Диририм-дрим-дрим!
То есть, может, и не «каре», и не «штос» – больно голос уж хриплый, разобрать трудно. Но – похоже.
Ну и рожа!
И если бы только рожа! Расселся за столом этакий бурдюк в рубахе грязной, щеки небритые на грудь свисают, на подбородке – то ли борода, то ли просто мусор прилип. Расселся, кубок глиняный лапищей сжал…
Поглядел я на этот бурдюк распевшийся да и решил ничему больше не удивляться. Поет – и пусть себе поет. Тем более на столе не только кубки пустые и рыба соленая, погрызенная, но и кувшин красуется – всем кувшинам кувшин.
Сел я на табурет скрипящий, свой кувшин на стол поставил, в кубок плеснул.
– Здоровье вашей милости! Бурдюка хрипящего, в смысле.