Про тех, кто в пути

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ну, что? — сказал хозяин. — Вот оно — твоё будущее. А взамен — да ничего взамен. Ты просто окажешься в своём корпусе. И будешь здоров.

А обо всём, что было тут — да нет, не забудешь, вспомнишь с усмешкой, как сон. И лет через десять...

Чеканный строй машин в поднебесье. Я слышал музыку марша. Я мчался со своими друзьями над покорной землёй — звук, два, три!!! Воздух пел и отставал, закипал у закрылков белой пеной. Это было упоение...

— Подумай, — (да что он меня уговаривает-то, я согласен!!!). — Вы всё равно ничего не сможете сделать. Ты принесёшь им сведения, да. Но кто поднимет самолёт в небо? А без самолёта оружие бессильно. Твой дед? Ты? Ничего не выйдет.

Ты проделал такой путь, чтобы понять — ничего не выйдет. Ты ведь об этом думал, когда перенёсся сюда, ведь так?! А здесь — здесь твоё настоящее будущее! Твоя цель! Твоя мечта! То, ради чего ты жил!

Да, он был прав. Вот она, та самая леденящая мысль. И наши предки, и викинги — все они представляли себе ад не как самое жаркое в мире, а — как самое ледяное в мире место. Холод куда страшней жара. Холод безнадёжен и обрекающ...

Я же всё равно не смогу поднять в воздух самолёт — а больше некому, так ради чего возвращаться в Любичи?!. И всё-таки... всё-таки что-то было не так. Что-то... какая-то тоненькая, почти неслышная нотка, струнка диссонанса дрожала среди победного марша и рёва непредставимой мощности турбин.

Что-то такое, что не давало мне сказать «да!», заорать «да!»... Что же, что? Я наморщил лоб — хозяин крикнул:

— Ты согласен?!

Слишком нетерпеливо. С истерической прорвавшейся ноткой.

И я — понял.

Я сел прямо.

Я посмотрел ему в глаза — и не смог поймать взгляд.

— Что — там? — спросил я. — Внизу. На земле. Покажите. Я требую показать.

Он съёжился. Нет, честное слово! Он неохотно повёл рукой...

И я увидел.

Улица горела. Рушились здания, выплёвывая в небо страшные фонтаны огня. Металл и пламя рвали в клочья и жгли всё — зелень, камень, воздух, людскую плоть. Страшный давящий вой уплотнял воздух так, что им нельзя было дышать.

Около разорванной надвое женщины ползал маленький ребёнок. Он был без ног. Он звал маму. Бежали горящие чёрные люди. И кто-то — с искажённым лицом, в слезах, открыв рот — стрелял вверх из жа-лкого пулемётика. А потом его не стало — десяток воющих длинных игл разорвал его в клочья.

А пулемёт подхватил голый по пояс юноша — и это был Колька, постарше нынешнего, но — Колька. И начал стрелять вверх — в меня. С грохотом опрокинулся стол. Я встал, и хозяин отшатнулся, вжимаясь в кресло.

— Вы не поняли, — сказал я. — Я мечтаю стать русским лётчиком. Не убийцей с чужими эмблемами на бортах. А русский лётчик сбивает врага в небе. И не за деньги. Вы ошиблись. Всего хорошего. Пусть я никогда не взлечу — но предателем не стану. Предателя не поднимут в небо даже самые мощные крылья.