Вампирские архивы: Книга 2. Проклятие крови ,

22
18
20
22
24
26
28
30

Это занятие Гевину нравилось. В одном случае из четырех даже удавалось получить физическое удовольствие. Худшее, что могло его ожидать, это жесткий секс, потные тела и безжизненные глаза. Но он уже привык ко всему.

Таким было ремесло, державшее Гевина на плаву.

Днем, прикрываясь от света руками, он спал в своей уютной кровати, завернутый в простыни так, что его можно было принять за мумию египетского жреца. Около трех он вставал, брился, принимал душ. Затем по полчаса придирчиво разглядывал свое отражение в зеркале. Он был болезненно самокритичен и никогда не позволял своему весу отклониться хотя бы на пару фунтов от идеала. Гевин умащал кожу маслами, если она казалась сухой, и подсушивал, если она жирно поблескивала, охотился за каждым прыщиком, выскочившим на гладкой щеке.

Он заботливо следил, не появлялись ли малейшие признаки венерических болезней — только такие любовные недуги ему грозили. Подцепленные где-то вши были быстро выведены, но гонореей он заразился уже дважды, что лишило его двух недель работы и дурно сказалось на положении дел. Так что у него были основания сломя голову бежать в клинику при малейших подозрениях на сыпь.

Но такое случалось нечасто. Приблудные вши были явно лишними в получасовом сеансе самолюбования: сочетание его генов дало восхитительный результат. Он был прекрасен. Ему это говорили не раз. Прекрасен. Господи, какое лицо! Сжимая Гевина в объятиях, люди словно приобщались к его сиянию.

Конечно, можно найти и других красавцев, хотя бы через соответствующие агентства или прямо на улице, если знаешь, где искать. Но лица других мальчиков не были так совершенны. Они напоминали скорее наброски, чем законченные полотна — процесс, а не результат работы природы. Гевин явился венцом ее творения. Все было сделано до него, ему требовалось лишь сохранить совершенство.

Завершив осмотр, Гевин одевался, иногда останавливался перед зеркалом еще минут на пять… и отправлялся торговать своими сокровищами.

Теперь он все реже работал на улице. Ему везло. С одинаковой легкостью удавалось избежать ненужных встреч с полицией и психами, мечтавшими разогнать «этот Содом». Можно было позволить себе не напрягаться и искать клиентов через эскорт-агентство, отбиравшее значительную долю прибыли.

Естественно, он имел и постоянных клиентов. Вдова из Форт-Лодердейла всегда нанимала его для своих ежегодных европейских путешествий. Часто появлялась дама, подозвавшая его однажды в роскошном магазине: она желала всего лишь пообедать с ним да между делом пожаловаться на мужа. Был еще господин, которого Гевин называл по марке его автомашины — Ровер. Этот навещал юношу каждые несколько недель, чтобы провести ночь в поцелуях и признаниях.

Но чаще случались вечера, когда не связанный предварительными договоренностями Гевин был предоставлен самому себе. Вряд ли кто-то другой из работавших на улице лучше изучил немой язык приглашения. Этим искусством Гевин овладел в совершенстве: смесь неуверенности и развязности, застенчивости и бесстыдства. Еле заметное движение ног, предоставляющее все его выпуклости в лучшем свете. Но с достоинством — никакой вульгарности. Просто ненавязчивое предложение, не больше.

Подчас на это хватало пяти минут. Во всяком случае, никак не больше часа. Хорошо играя свою роль, ему удавалось очень быстро убедить печальную женщину или сентиментального мужчину накормить его (иногда чуть-чуть приодеть), уложить в кровать и предложить полноценную ночь, что заканчивалась обычно до отхода последнего поезда метро в Хаммерсмит. Времена получасовых свиданий с пятью клиентами за вечер отошли. В голове Гевина роились честолюбивые мечты. Сейчас — уличный мальчик, скоро — жиголо, потом — любовник на содержании и, наконец, — муж. Однажды, это точно, он женится на одной из этих вдов. Может быть, на миллионерше из Флориды. Та частенько говорила ему, как славно он смотрелся бы, загорая после купания в ее бассейне в Форт-Лодердейле. Эта фантазия запала ему в душу. Даже если и не Флорида, то что-то похожее. Рано или поздно он там окажется. Проблема лишь в том, что все эти богатые ягодки требовали долгой возни, а многие из них умирали раньше, чем его усилия приносили плоды.

Еще один год. Всего лишь год — определенно что-то должно произойти. Что-то чудесное принесет эта осень, он чувствовал.

Он продолжал обдумывать свои шансы. От напряжения на лбу образовалась неглубокая складка, которая его, впрочем, только украшала.

Была четверть десятого. Промозглый вечер двадцать девятого сентября. В этом году бабье лето не позолотило улицы — беспощадная осень быстро вцепилась в Лондон своими когтями и безжалостно терзала усталый город. Ее сырое дыхание чувствовалось даже здесь, в просторном фойе отеля «Империал».

Холод сверлил зубы, его несчастные больные зубы. Если бы он сходил к дантисту, вместо того чтобы лишний час проваляться в постели, жизнь теперь не казалась бы адом. Ну что ж, сегодня уже слишком поздно, но завтра… Завтра он не пожалеет времени. И плевать на очередь. Он улыбнется секретарше, та смягчится и пролепечет, что постарается найти для него возможность. Еще одна улыбка: секретарша вспыхнет, и окажется, что нет никакой нужды ждать две недели, как ждут эти несчастные бедняги с серыми лицами.

А сегодня с болью уже ничего не поделать.

Все, что требовалось сейчас Гевину — какой-нибудь неудачник, который щедро заплатит за то, что у него возьмут в рот. Если все пойдет путем, уже к половине десятого можно будет забыться в одном из ночных клубов Сохо.

Но сегодня была не его ночь. За конторкой «Империала» сидел новый портье: худое потрепанное лицо под фуражкой, неуклюже сидящей на макушке. Он косился на Гевина уже полчаса.

Его предшественник Мэдокс был из тех, к кому без особого труда можно подобрать ключик. Он стал марионеткой в руках Гевина, узнавшего о том, что тот подчищает гостиничные бары. Пару месяцев назад Мэдокс даже заплатил за общество Гевина, уступившего ему полцены в своих же интересах. Но новичок, судя по всему, не интересовался мужчинами и был опасен. Гевину стало немного не по себе.

Он лениво направился к сигаретному автомату, непроизвольно следуя звукам мелодии, вырывавшейся из чрева древнего музыкального аппарата. Черт бы побрал эту ночь!