Он стучал зубами. Так сильно, что я не мог разобрать его ответ. Лишь через некоторое время я понял.
— Когда… солнце… встанет…
— Ты не можешь остановить их иначе?
— Нет, — сказал он. — Другого… пути… нет.
И умер. Можете представить себе мое отчаяние! Я ничего не мог поделать. Не мог подобраться к Элизе, не разделив судьбу Уолтера. А она сама со мной не пошла бы. До рассвета оставался час, не меньше. У меня был лишь один выход, которым я и воспользовался: я залез на стену и принялся ждать. Звуки были ужасными. Порой даже хуже, чем зрелище. Она к тому времени выдохлась, но продолжала свое занятие. Иногда пела, иногда плакала, порой стонала. Поймите меня правильно: не так, как стонет в ужасе женщина, которая понимает, что попала в лапы смерти. То были стоны наслаждения, стоны женщины в экстазе.
Звуки прекратились за несколько минут до рассвета. И только когда наступила полная тишина, я рискнул вновь посмотреть за стену. Элиза пропала. Ее любовники лежали на земле, опустошенные настолько, насколько могут быть опустошены мертвые. Облака на востоке светлели. Наверное, восставшая плоть боится солнца, поскольку, как только начали исчезать звезды, мертвецы тоже попытались скрыться. Они зарывались обратно, накрывали себя могильной землей, в которой были похоронены…
Голос Хэкеля упал до шепота в последние несколько минут, а теперь и вовсе стих. Мы сидели, не глядя друг на друга, погрузившись в собственные мысли. Если кто-то из нас и думал, что голосом Хэкель пытался придать своей истории излишний колорит, достаточно было бледности его кожи и слез на его глазах, чтобы убедить нас — хотя бы в то время — в искренности рассказа.
Первым заговорил Парракер.
— Значит, ты убил человека. Я впечатлен.
Хэкель посмотрел на него.
— Я еще не закончил рассказ.
— Господи, — пробормотал я. — Что же еще можно добавить?
— Если вы помните, я оставил свои книги и подарки, захваченные из Виттенберга для отца, в доме герра Вольфрама. Пришлось вернуться. Я был в каком-то трансе от ужаса, мозг сопротивлялся тому, что видел.
Дойдя до дома, я услышал пение. Милый тихий голос. Я подошел к двери. Вещи мои лежали на столе, там же, где я их оставил. Комната была пуста. Молясь о том, чтобы меня не заметили, я вошел. Пение прекратилось, когда я начал собирать книги по философии и подарки для отца.
Я отступил к двери, но не успел перешагнуть порог. Вошла Элиза с ребенком на руках. Теперь она выглядела намного хуже, учитывая события ночи. Ее лицо, руки, полные груди, к которым прижимался младенец, были расцарапаны. Но, несмотря на раны, в глазах ее светилось счастье. Она казалась полностью довольной жизнью.
Я было подумал, что у нее не осталось воспоминаний о произошедшем. Возможно, некромант погрузил ее в некое подобие транса, думал я, от которого она теперь очнулась.
Я начал объяснять:
— Уолтер…
— Да, я знаю, — сказала она и улыбнулась мне улыбкой теплой, как майское утро. — Он мертв. Но он всегда был добр ко мне. Старики становятся лучшими мужьями. Если, конечно, не хочешь детей.
Я, должно быть, выразительно взглянул на ее младенца, поскольку Элиза добавила: