— Значит, заставите меня умереть в неведении? — Я сплюнул ему под ноги. — Вот козел!
— Мы все умираем в неведении, — улыбнулся он.
Эта улыбка подарила мне проблеск надежды. Надо заговорить ему зубы — вдруг наткнусь на какие-нибудь спасительные слова? А они должны быть. Если бы не было, Кардинал бы меня уже прикончил. Он сам протягивает мне невидимую соломинку. Хочет, чтобы я спасся. Почему? Вряд ли я для него так важен. Никаких страданий или неудобств моя смерть ему не принесет. Почему же он так тянет?
Тут меня осенило — вот она, соломинка.
— Хорошо. — Я выпрямился, морщась от боли, но все равно улыбаясь, потому что нашел выход. — Не хотите отвечать на мои вопросы, не надо. Я пойду.
Кардинал разразился взрывом хохота:
— Прелесть моя! Надо оставить тебя придворным шутом. Пойдешь, значит, мистер Райми? А с чего ты взял, что я тебя отпущу?
— Потому что вы не можете меня убить.
Он оборвал смех.
— Почему ты так решил? — подозрительно поинтересовался он.
— Кончита. — Он тут же сдулся, не ожидая такого поворота. Соломинка оказалась с крючком на конце. — Она единственная, кого вы в этом мире любите, если ваше чувство можно назвать любовью. Вы к ней заходили недавно. Зачем? Предупредить насчет меня и избавить от боли? Вряд ли. Вы хотели посмотреть, не примет ли она вас назад. Вы хотели вернуть ее, раз мне удалось ее исцелить. Но, заглянув ей в глаза и увидев там только страх и ненависть, вы рассказали ей про список и этим ее добили. Сами того не желая. Вы же чудовище, иначе и быть не могло.
Его лицо посерело. Он направил на меня руку с искривленным мизинцем.
— Ты забываешься! — взревел он. — Даже у мертвеца должны быть какие-то рамки.
— Нет, — возразил я. — Она дорога вам. Она единственная, кто для вас что-то значит. Вы ведь наверняка себя всего изгрызли, когда поняли, что сказали и что натворили. Сидели тут и думали, что теперь она либо умрет, либо впадет в депрессию, что вы уничтожили ту единственную, которую любили. Так вот нет, не уничтожили. Я с ней сегодня разговаривал. Она уезжает, хочет посмотреть мир, пожить полной жизнью, пока может. Она постарается стать счастливой. Она в кои-то веки смотрела в будущее с оптимизмом.
— Правда? — хрипло спросил Кардинал. Он хотел мне верить, но боялся, что я его обманываю.
— Правда, — тихо подтвердил я. — Спросите у своих шпионов. Она может стать счастливой. В ее счастье нет места для вас, но это ведь не страшно, правда? Вас это не должно беспокоить. Ее возвращение было бы сладким, как глазурь на торте, однако ведь сам торт — то есть ее счастье — главнее?
— Да, — тихо откликнулся Кардинал.
— А счастье ей подарил я.
Его глаза снова загорелись злобой и коварством, нить, протянувшаяся было между нами, оборвалась.
— Вот теперь все ясно. Ты ее спас… и решил, что этим заслужил помилование? — Он покачал головой: — Ошибаешься. Не действует.