— Прочь! Прочь, неумелые, невежественные люди! Вы сделали несчастным и немощным моего здорового и веселого товарища!
Он швырнул в сад поверх всех голов свой тюрбан и шубу, а потом начал описывать над советником таинственные круги ладонями; круги эти становились все уже и уже и наконец доходили не дальше висков и сердца советника. Тогда Экстер дунул на своего друга, и тот сейчас лее открыл глаза и сказал слабым голосом:
— Экстер, ты нехорошо сделал, что меня разбудил! Темные силы предсказали мне близкую смерть, быть может, мне было предназначено заснуть и перейти в иной мир в атом глубоком обмороке.
— Вздор, мечтатель! — воскликнул Экстер, — твое время еще не пришло! Оглянись вокруг, брат мой, и смотри веселее, как подобает в обществе.
Тут советник заметил, что он находится в зале, в центре всеобщего внимания. Он проворно поднялся с дивана, вышел на средину залы и сказал с приятной улыбкой:
— Я сыграл перед вами печальную пьесу, многоуважаемые дамы и господа, но я не предполагал, что неловкие слуги принесут меня прямо в залу. Забудем поскорее это неприятное интермеццо и начнем танцевать!
Музыка сейчас же заиграла, но как только гости плавно и церемонно задвигались в первом менуэте, надворный советник скрылся из залы вместе с Экстером и Риксендорфом. Когда они вошли в отдаленную комнату, измученный Ройтлингер бросился в кресло, закрыл лицо руками и воскликнул голосом, исполненным скорби:
— О, друзья мои! Друзья мои!
Экстер и Риксендорф справедливо полагали, что с советником произошло нечто ужасное и что он сейчас объяснит, в чем дело.
— Скажи нам, старый друг, — сказал Риксендорф, — с тобой случилось в саду что-то дурное?
— Не понимаю, — вмешался Экстер, — не понимаю, как могло сегодня, именно в эти дни, случиться с ним что-то дурное, когда его сидерический принцип[85] представляется чище и прекраснее, чем когда-либо.
— И все же, Экстер, — глухим голосом произнес надворный советник, — скоро все кончится. Смелый духовидец не безнаказанно стучался в темные двери. Повторяю тебе — таинственная сила допустила меня заглянуть за завесу; мне предсказана близкая и, быть может, мучительная смерть.
— Так расскажи же нам, что с тобой случилось, — нетерпеливо перебил его Риксендорф, — я подозреваю, что все дело в воображении, вы оба портите себе жизнь своими фантазиями!
— Так узнайте же, — начал советник, вставая с кресла и становясь между обоими друзьями, — что привело меня в такой ужас, отчего я впал в глубокий обморок. Все вы уже собрались в зале, когда мне вдруг, сам не знаю почему, захотелось в одиночестве совершить прогулку по саду. Мои ноги невольно привели меня к роще. Мне показалось, что я слышу какой-то стук и тихий, жалобный голос. Звуки, по-видимому, доносились из павильона. Я подхожу ближе, дверь павильона открыта, и я вижу себя самого — себя самого! — но таким, как я был тридцать лет назад, в том самом платье, которое было на мне в тот роковой день, когда я в безутешном отчаянии хотел покончить с собой и Юлия явилась мне, как светлый ангел, в наряде невесты, — то был день ее свадьбы. Видение это стояло на коленях перед сердцем, ударяя по нему так, что оно звенело, и повторяло: «Никогда, никогда не смягчишься ты, каменное сердце!» Я стоял неподвижно, кровь застыла в моих жилах.
Тут из-за кусток вышла Юлия в платье невесты, во всем великолепии цветущей молодости и в сладостной тоске протянула руки к тому образу, ко мне, ко мне, юноше! Я потерял сознание и упал на землю.
Надворный советник почти без чувств упал в кресло, но Риксендорф схватил его за обе руки, потряс их и громко вскричал:
— Ты видел
С этими словами Риксендорф выскочил из комнаты с такой быстротой, которую трудно было ожидать при его возрасте. Надворный советник немногое разобрал из слов Риксендорфа, он сидел с закрытыми глазами. Экстер большими шагами мерял комнату, хмурил брови и говорил:
— Я подозреваю, что он снова захочет все объяснить обыкновенным образом, но это вряд ли ему удастся, не правда ли? Мы-то знаем толк в привидениях! Однако мне хотелось бы получить свой тюрбан и шубу.
Он сильно свистнул в маленькую серебряную свистульку, которую всегда носил при себе, и явившийся на этот сигнал один из мавров сейчас же принес по его приказанию и то, и другое. Вскоре пришла тайная советница Ферд, а за нею — ее муж и Юлия. Надворный советник овладел собой и, уверяя, что вполне хорошо себя чувствует, просил забыть этот прискорбный случай. Все уже собирались идти в залу, к Экстеру, который, сидя на диване в своем турецком костюме, пил кофе и курил табак из необычайно длинной трубки, головка которой, опирающаяся на колесики, ерзала по полу; но тут отворилась дверь, и в комнату стремительно вошел Риксендорф. Он держал за руку молодого человека, облаченного в старотатарский костюм. Это был Макс, при виде которого надворный советник окаменел.