Кофе с сюрпризом

Во-первых, потому что сам он только недавно был простым приютским сорванцом, а во-вторых… Пусть я и не считала себя романтичной особой – впрочем, некоторые из последних моих поступков эту теорию с блеском опровергали, – но особенный взгляд распознавать умела.

Лиам смотрел именно так.

– А мне летом четырнадцать будет, – сказал он тихо, сглотнул и переступил с ноги на ногу. – И про восьмилапого коня – правда, а не веришь – у мистера Бьянки спроси, он подтвердит.

– Я верю про коня, – торжественно кивнула Юджиния. Щёки у неё цвели румянцем, тугие пружинки локонов торчали из-под чепца, ногти синели от чернил, а на манжетах красовались зелёные пятна от сургуча, но всё равно она была прекрасна. – Восемь лап – так восемь, почему нет.

И она пожала плечами – совершенно по-взрослому.

У меня вырвался вздох. В ближайшее время следовало озаботиться двумя вещами. Первое – поговорить с Лиамом о том, что принято называть «серьёзными отношениями», и о том, почему Юджиния находится в зависимом положении по отношению к нему, хотя он и младше. Второе – составить вместе с Магдой расписание дня для девочки так, чтобы она могла, кроме выполнения своей работы, ещё и посещать уроки Паоло Бьянки.

«Лапы» у коня, помилуйте Небеса!

Как ни странно, Юджиния мне немного напомнила миссис Хат – точнее, юную Рози Фолк с портрета почти сорокалетней давности, робкую девочку, с опаской выглядывающую из-за плеча леди Милдред. Одно потянуло за собой другое, и я сама не заметила, как вскоре задумалась о бабушкиных дневниках. Часть из них была утеряна во время пожара, но часть осталась нетронутой и хранилась здесь, в особняке. На то, чтобы отыскать записи, ушло несколько дней, но зато потом я обеспечила себя чтением на долгие вечера вперёд.

Леди Милдред вела дневники сумбурно – опишет день, пропустит два, потом неделю будет обходиться одной скупой строчкой в сутки, прервётся на полмесяца – и затем выплеснет на страницы долгую и красочную историю об очередном приключении. Кое-где буквы выцвели и не читались, кое-где текст размыла вода… Не могу сказать, что я с головой окуналась в повествование, забывая обо всём на свете, но отложить тетрадь в сторону каждый раз было трудно.

Кое-где попадались карандашные наброски, сделанные рукой Фредерика Эверсана. Это оказалось для меня сюрпризом – кто бы подумал, что мой дед, о котором ходила слава человека сурового и мрачного, увлекался рисованием! И не просто увлекался – определённо имел талант. Линии даже самых простых набросков были точны и легки, портреты – узнаваемы, а вроде бы схематичные пейзажи буквально оживали, стоило взглянуть на них под правильным углом. Чаще всего лорд Эверсан изображал мелкие детали – высокую причёску бхаратской невесты, браслет на руке у чернокожего жреца, набор для письма старика-никконца, которого невесть каким ветром занесло в провинциальный колонский городок…

Иногда под картинкой ровным почерком леди Милдред был выведен какой-нибудь пустяковый вопрос, обязательно на марсо: «Тот камень – розовый?», «Ты помнишь, за ней шёл слон?» или «Как назывался этот цветок?». За переводом приходилось обращаться к Лайзо; слава Небесам, гипси выполнял мои просьбы, не задавая лишних вопросов и не показывая удивления. Редко, очень редко Фредерик отвечал, тоже коротко и на марсо. Вскоре я даже выучила две повторяющиеся фразы – «Я люблю тебя» и… «Что тебе снилось?».

Да. Последние слова встречались даже слишком часто.

…Этот город на берегу залива совсем не похож на Бромли. Он маленький, грязный, пропахший рыбой до самых глухих подворотен. Люди здесь коричневые от солнца, глаза у них чёрные и равнодушные. Белокожие чужестранцы выделяются так же сильно, как жемчуг среди сажи, вот только жемчугом здесь никто не дорожит.

Но мне почему-то не страшно. Может, потому что я доверяю нашему проводнику, который обязан нам жизнью. Может, потому, что рядом со мною он.

– Что тебе снилось сегодня, Милли?

– Не помню… – Я запрокидываю голову к слепяще яркому небу. Солнце – дрожащая капля раскалённого металла, свод – растрескавшаяся от жара чаша блёклой бирюзы. – Кажется, белый храм в джунглях и какая-то гора… Я расскажу потом, если вспомню, а ты тогда зарисуешь. Хотелось бы увидеть это наяву.

– Обязательно увидим, – говорит он и смеётся. Он не так бережётся от палящих лучей, как я. У него нет шляпок с невообразимыми полями и светлых перчаток, а потому руки и лицо его побронзовели. Кажется, мне это нравится. – Мы увидим всё, что ты захочешь… Что такое, Милли? Заметила что-то интересное?

До рези в глазах я вглядываюсь в силуэты у причала. Против солнца видно плохо… Кто-то высокий и седой, в одном из невероятных здешних одеяний, составленных из многометровых полотнищ ткани – но без единого стежка, без булавки. Рядом с ним – чернокожая девушка в синем платье. Почти таком же, как у меня.

– Послушай… Вон там человек не похож на того странного торговца бусами?

Он щурится, но видит, кажется, ещё хуже меня.