Только и всего.
Но удача в последний момент отвернулась от него – кажется, так пишут в романах?
Мишель, Мишель… Ей бы подождать час, хотя бы час!
Поделом ей, журналистке. Свое любопытство она теперь удовлетворит сполна.
Родион засмеялся и, вскинув голову и раскинув руки, шагнул навстречу осветившим его желтым конусам света.
«Мишель, я иду к тебе!»
Удар он принял с улыбкой. Потому что из желтого света, разрезавшего темноту, ему протягивала руку Мишель.
Тени уже не плясали. Они слились в единую тень, принявшую вновь силуэт старика. И нельзя было сказать, был ли этот силуэт просто тенью, шагнувшей со стены. Это было
Тень старика шагнула к девушке и, нависнув над ней, коснулась бестелесными, но холодными, как могильная земля, ладонями. Не тела, а души. Она приблизила к лицу девушки серые губы, словно намереваясь поцеловать ее. И на Нику повеяло запахом сырой земли и тлена. От холода и ужаса она совсем закоченела, но по-прежнему не могла ни пошевелиться, ни закричать.
А холодные ладони продолжали с вожделением трогать ее, но теперь гладили тело, волосы, лицо. И будто ледяной ветер облизывал те участки кожи, к которым они прикасались. Ника замерзала, и если ей не суждено было умереть от ужаса, то от холода – точно.
Но в тот момент, когда тень собралась коснуться губ девушки и оставить на них смертельный поцелуй, по избе волной прошелся ветер, от которого пламя задрожало и, вспыхнув напоследок секундным костерком, погасло.
– Не-ет… – раздалось тихое и короткое шипение, будто в холодную воду бросили раскаленный гвоздь.
– Ишь, ирод, что удумал! – всплеснула руками невесть откуда взявшаяся бабка. Вглядевшись, Ника узнала и перевязанный крест-накрест пуховым платком полушубок, и сморщенное, как печеное яблоко, лицо, и тонкие губы, и родимое пятно размером с пятак на левой щеке. Старушка с кладбища, которую она видела на похоронах Стаса. Как она здесь оказалась? Но как бы там ни было, появилась она очень вовремя. Сильный сквозняк, сопроводивший ее появление, загасил свечу и тем самым заставил тень убраться.
– Дочка, жива хоть или таки уморил он тебя?
Ника по-прежнему не могла вымолвить ни слова, лишь во все глаза смотрела на старушку, в выцветших глазах которой гнев на старика-тень сменился искренним беспокойством.
– Меня Акулиной зовут… Дочка, дочка, слышишь али как? – настойчиво вопрошала бабка, нависая над Никой. – Глупости удумала. Глупости!
Старушка торопливо протянула к девушке сухую ладошку и ласково коснулась ее груди – там, где должно было биться сердце. Ладонь у нее оказалась на удивление теплой, мягкой и ласковой, будто материнская.
– Думай о том, ради чего жила. Что тебе силы давало. Ради чего дышала. Что сердце заставляло биться. Что кровь горячую заставляло бежать, – приговаривала Акулина, не убирая ладонь с груди Ники. – Думай об этом, детонька. О том, что согревало…
«Андрей?..» – мелькнула привычная мысль. И душу вновь сковало холодом от тоски и безысходности.
Старушка нахмурила брови и покачала головой: