Небеса ликуют

— Хватит!

Сьер Гарсиласио удивленно поглядел на меня, но я говорил не ему, а самому себе. Себе — и тому, хохочущему.

— Вернемся к тому, что может предложить вам Черный Херувим. Вы мне действительно нужны, сьер де Риверо. Но вначале расскажите все, что помните о краковском профессоре астрономии.

Я ждал, что он переспросит, но парень понял меня сразу. Да, неглуп!

— Хорошо! — В его глазах снова был знакомый вызов. — А взамен…

— Взамен? — восхитился я. — У вас сегодня хорошее настроение!

Его тонкие губы действительно улыбались. Или просто кривились — не разберешь.

— А мне уже нечего терять, сьер иезуит! К тому же даже Черный Херувим всегда предлагает что-то взамен. Я вам — о мессере Алессо Порчелли, вы мне — о Джордано Ноланце. Идет?

…Пожелтевший пергамент, неровный готический шрифт — и маленький ножик, чтобы выпустить каплю крови. Кажется, мы подписали договор.

Судья-паук мне паутину вьет, В ушах не умолкает гул набата… Молиться? Не поможет мне Распятый: Заутра я взойду на эшафот.

Я напрасно беспокоился о славном шевалье. Синьор дю Бартас оставался неотразим — даже за толстой железной решеткой, даже небритый и непохмеленный.

Не рано ли поэту умирать? Еще не все написано, пропето! Хотя б еще одним блеснуть сонетом — И больше никогда не брать пера…

Как я понял, томик без обложки оказался с ним. Судя по унылым физиономиям рассевшегося по углам сброда, эта рецитация — далеко не первая. Ничего, они еще про принца Бурбона услышат!

К счастью, городская тюрьма — не монастырь Святой Минервы. Здесь можно читать сонеты, можно даже общаться с друзьями через ржавые железные прутья.

Король, судья, палач и Бог — глухи. Вчера кюре мне отпустил грехи, Топор на площади добавит: «Amen». Погибну я! Но и король умрет! Его проклятьем помянет народ, Как я при жизни поминал стихами.

— Отлично! — улыбнулся я.

— Но, дорогой де Гуаира, — поспешил заметить шевалье, — вы, конечно, понимаете, что я не разделяю мысли этого пиита о природе королевской власти, равно как и о духовном сане…

Все-таки тюрьма не проходит бесследно!

— Разумеется, дорогой шевалье, — тут же согласился я. — Сей сонет хорош сам по себе… И не будем больше об этом. Рад, что вы в добром здравии.

Дю Бартас поклонился, погладил растрепанную бородку.

— Благодарю, о мой дорогой друг! Я же несказанно счастлив, что вы не оказались в узилище. Эта мысль согревает меня в этой сырой яме!

Шевалье — простая душа — даже не поинтересовался причиной такого чуда. Мне стало неловко.

— Я был у городского подесты, дорогой дю Бартас. Увы, он непреклонен. Пять лет — самое меньшее…