— А та панночка, пан гидравликус, что с вами, она как, мягкая? Небось выучилась у басурман всяким штучкам! Ничего, и нас, сучонка, поучит!
Я лег на спину, закинул руки за голову. …Забытые звезды, нелепый ковш, острый зрачок Полярной…
Где ты, Южный Крест?
— Пане Адам, пане Адам! То просыпайтесь, пане зацный! В голосе пана значкового — тревога. С чего бы это?
— То скорее!
Будил он меня зря — за всю ночь я не спал и минуты. Умереть во сне никогда не поздно — но и спешить ни к чему.
Я откинул плащ. Утреннее солнце резануло по глазам. Среди дымящейся золы дотлевали угли.
— Беда, пан Адам!
Кажется, действительно беда. И дело даже не в том, что глаза у пана значкового с венецианский цехин размером. К кому за подмогой прибежал? Ко мне?
— Клад-то ваш!.. Ой, нехороший тот клад! Утром, как солнце встало, просыпаюсь, а пана Мыколы и нет. Он последним в эту ночь сторожил, от утренней звезды до рассвета…
…Это я слышал. Сидел пан Мыкола, вздыхал, затем прошелся, нужду справил, после вновь повздыхал. А потом тихо стало.
— Мы-то с паном Пилипом на могилу поднялись, глядим!.. Ой, недобрый же ваш клад!
Я молчал, хотя сказать было что. Даже купец, когда от разбойников золото прячет, без верного слова клад не оставит. А «панове молодцы» решили поживиться за счет Общества Иисуса Сладчайшего! Да я бы к такому кладу по своей воле и за милю не подошел!
Роса на траве, на сапогах, на сером камне…
— Вот, вот… О, Господи, пане Щур! Пилипко! Он кинулся вперед, путаясь в высоком ковыле, но опоздал. Рука парня еще дрожала, в глазах бессильно и беззвучно кричала боль, но Пилип Щур был уже в объятиях Черного Херувима. Как и Мыкола Горбатько. Как и третий, мне незнакомый.
Камень был тот же, неровный, с еле различимой литерой «М» на темном сколе. Изменилась земля. Там, где вчера ровно стояла трава, чернела глубокая яма. Среди рыхлой земли ярко светились тяжелые золотые кругляши. Рядом — распавшийся ларец с остатками серебряного узора.
Тот, кому это принадлежало, смотрел пустыми глазницами в глубокое весеннее небо. Сквозь истлевшую черную кожу светилась желтая кость. Щербатый оскаленный рот смеялся, на макушке чудом уцелел клок седых волос.
Он умер давно. Не сегодня, не месяц назад.
Голова пана Мыколы уткнулась прямо в грудь мертвеца, скрюченные пальцы сжимали черную жирную землю. Пана Пилипа смерть уложила навзничь, чуть в стороне от остальных. Возле левой руки парня темнело что-то большое, очень знакомое.
Распятие?
ebooksa