Я сам не понимаю, как шевельнулись мои губы.
— Нет! Я грешен, отче! Грешен!..
Он уже не смеется. На бледном лице — брезгливая гримаса.
— Кто ты такой, чтобы судить? Ты труп в моих руках, ты топор дровосека! Или ты не знаешь, что сын Общества обязан выполнить любой приказ — даже заложить свою душу Дьяволу?
Я холодею. О таком не говорят вслух, но каждый из нас ведает, что ради Общества можно все. И мы делаем все!
Делаем — и побеждаем!
— Ступай в свой Рай! Ты ведь знаешь: когда праведник восходит к Престолу Божьему, Небеса ликуют!..
Под ногами — черный провал и тонкая нить. Гитарная струна, ведущая в Эдем. Мое место там…
Небеса ликуют… Не беса ли куют?
Беса? Еще одного Черного Херувима?
— Чего ты ждешь? — Хриплый голос бьет в уши, звоном отдается в висках. — Иди! Или ты не знаешь, что выполнить приказ — твой долг? Разве отец Мигель Пинто не вел переговоры с голландцами, врагами нашей Церкви? И разве ты не должен был доложить об этом?
Я закрываю глаза. Должен… Доложить, дождаться ответа, исполнить повеление Конгрегации. Я помнил о долге…
…Стальные клинья в запястьях, стальное острие пробивает сердце…
Почему я жалею о Джудекке?
— Погоди! Нить может порваться, оставь это здесь! Я открываю глаза. Это? Но ведь у меня ничего…
…Слева — Черная Книга. Справа — гитара в чехле.
— Оставь здесь! — Рука Святого нетерпеливо тычет в рукопись брата Алессо. — Ты не должен был даже заглядывать в нее! Оставь!
Уже не хрип — визг. Его рука жадно тянется к Черной Книге, хватает, швыряет в сторону…
— А это можешь взять!
Гитара? Но почему? Ведь мессер Инголи запретил!