Марки. Филателистическая повесть. Книга 1

22
18
20
22
24
26
28
30

И вот, в один прекрасный день Автор (он же Хранитель), стремясь облегчить участь Британии, вооружился пинцетом. Пинцет, или человечек на тонких ножках, уже встречался нам раньше. Этот субъект имеет невероятную власть в мире марок, своего рода судьбоносный старик, несмотря на всю свою неказистую внешность. Пинцет, словно орудие возмездия, перенёс на новое место все изображения фюрера.

За изображениями «Величайшего» последовали военные серии, потом настала очередь Богемии и Моравии. Изгнанными оказались весь Остланд, всё польское генерал-губернаторство, сотни и сотни марок. Вслед за военными преступниками последовали коллаборационисты, Прибалтика, Норвегия и, наконец, не вошедший в почтовое обращение Азад Хинд.

Операция по освобождению длилась добрых три часа и закончилась переустройством мира на послевоенный лад.

Последний вечер в Лондоне был волнительным и приятным одновременно. Наши герои сидели в холле отеля «Лэнгхэм». Будённый заказал чашку мокка, Попов бокал красного вина. А Горький довольствовался чаем.

Всё, как в старые добрые времена. Да, так оно и было: снова наступили старые добрые времена в колониальной Британии и во всём старинном альбоме.

— Как же так вышло, дорогой Семён Михайлович, что вы сдались в плен? — спросил Горький.

С ответом Будённый не торопился. Маршал причмокивал губами, внимательно смотрел вдаль, вспоминая боевые дни.

— Видел кто — нибудь, чтоб Будённый неприятелю поддался? — вопросом на вопрос ответил он. — То-то, что не видел никто и не увидит.

— Как же получилось-то пленение ваше, позвольте полюбопытствовать? — не отставал Алексей Максимович.

— Пленение так получилось. Саданули сзади по голове. Окружили, по рукам, ногам повязали, в рот — кляп. Но и я им перцу задал. Рубился, аж головы, как кочаны капустные, летели. Знай наших казаков! А потом гранатой себя немецкой взорвать хотел. Так она не взорвалась.

— Однако ведь танки у них, смею заметить, — снова вставил Горький.

— Танки? Танки что ж? И на танки мы ходили. И с танками рубились. Эк, вы выражаться стали: «смею заметить», «позвольте полюбопытствовать». От британцев научились? Только я вам вот что замечу, Алексей Максимыч: под самый конец войны мне и самому воевать было неохота.

— Простите, дорогой фельдмаршал, — вступил в разговор Попов. — Какой гранатой вы хотели взорвать себя?

— Известно какой. На длинной ручке. Я её на земле нашёл, ну и подобрал.

Получилась небольшая пауза. Маршал продолжал:

— Да-а, война-то вышла империалистическая! Поначалу, думал я, фриц напал, дело известное. Надо идти родную Англию от супостата защищать. Вставай, как говорится, страна огромная. А потом присмотрелся: понагнали наши англичане солдат из Индии, с Пакистану, да из чёрной Африки. А негру какой интерес за Империю воевать? Он и по-английски не кумекает, а уж по-русски совсем никак. Ну, а немец, само собой, прёт. Прёт и прёт. И на танке и без танка. Вот и вся моя история. Остальное вы уже знаете. Плен, лагерь. Ну и конец войны. Хорошо, Алексей Максимыч, хлебушка ты мне тогда принес, не забыл, значит. А что разозлился я тогда, так за то прощения прошу. Сдавать стали нервы.

Вот наши герои снова стоят на зелёной лужайке. С минуту на минуту должен появиться самолёт и начнётся обратное путешествие. Лицо Будённого снова приобрело здоровый цвет.

— Фельдмаршал, вас стало просто не узнать, — шутил Попов последние дни.

Отношения с Горьким, кстати говоря, бросившим курить, восстановлены, но Александр Степанович последние дни чувствовал себя не очень хорошо.

— Видно, британский климат не для меня, — отшучивался он. — Врачи пускай меня дома лечат.