— Тут что-то не так? — спросил я.
— Я… нет-нет. Это…
— Продолжайте.
— Э-э… о, обдумайте это как следует, мистер Монмут, обдумайте это как можно более тщательно, призываю вас. Жизнь здесь уединенная… и для вас непривычная… Киттискар — возможно, не место для человека в расцвете лет, одинокого, ни с кем не знакомого… конечно, Лондон и другие интересы призовут вас, привлекут вас сильнее… — бормотал он, теребя пальцами край своего стихаря, развевающегося на ветру.
Я задрожал и поднял воротник пальто.
— Нет, — смело сказал я, выходя в ворота. — Лондон не вызывает у меня ни малейшего интереса. Я не бизнесмен. Я вернулся домой, и здесь я останусь. — Я протянул ему руку. Мое пожатие было твердым. Его — нет, рука его нерешительно дрожала в моей. Я посмотрел на него и прочитал в его старческих глазах доброту — доброту и огромное беспокойство за меня. И страх. Но он ничего не сказал, только подошел вместе со мной к обочине дороги и смотрел, как я ухожу, а потом вернулся в церковь.
На углу я оглянулся. С вересковых пустошей дул на редкость холодный ветер, раскачивая ветви кладбищенских тисов. Под ними, глядя мимо меня на холмик свежей земли над могилой моей родственницы, стоял мальчик, оборванный, бледный, худенький и такой же явный, реальный, видимый для меня, каким он был всегда.
Я отвернулся прежде, чем он успел оглянуться и на меня посмотреть, и, ускорив шаг, поспешил прочь.
16
Я предположил, что присутствовавшие на похоронах просто разбрелись по своим домам. Если они и собрались где-то на поминки, меня туда не позвали.
Я вернулся в гостиницу, съел немного холодного мяса и хлеба на ленч вместе с посетителями из местных, прочитал газету, написал несколько писем, в том числе и Куинсбриджам, где подробно изложил все случившееся и излил многие из моих потаенных чувств. И правда, я с тоской думал обо всем — о Пайре и об их обществе, о времени, что я там провел, и даже о моих комнатах в доме номер 7 по Прикеттс-Грин. Здесь я чувствовал себя одиноким и чужим, и если я сожалел о том, что сказал приходскому священнику о моем вступлении в наследование Киттискар-Холлом, то не потому, что на меня повлияло его нескрываемое беспокойство, и, конечно, не из-за очередного появления мальчика, но просто из-за гнетущего чувства разочарования, которое охватило меня сейчас.
В конце концов, вскоре после трех пополудни, я решил снова подняться в Киттискар, осмотреть Холл и начать привыкать к нему, строить планы и посмотреть, смогу ли я чувствовать себя там как дома.
Ветер дул мне в лицо, взбираться вверх по вересковой пустоши было трудно, но виды с вершины в солнечный день были великолепны, и такое ощущение бодрости вызывали во мне эти северные сельские просторы, которые я уже начинал любить, что настроение мое поднималось, пока я шел, слушая жалобное блеянье овец и крики птиц.
Во время этой прогулки в голове у меня сложился целый список вопросов. Прежде всего меня интересовало, относятся ли к Холлу какие-нибудь земли, или я мог бы приобрести немного земли в собственность, чтобы завести несколько овец, и чтобы было где пострелять, и ручей, в котором можно удить рыбу. Я видел дом, постепенно преобразующийся в уютное жилище джентльмена, не роскошное (да и в любом случае на роскошь у меня не было денег), но приветливое, с книгами, доброй собакой и садом, возвращенным к прежнему виду, место, где я мог бы принимать гостей. Возможно, где-то в подсознании у меня даже была мысль, что в один прекрасный день Киттискар станет домом, в который я мог бы привести жену, и тогда он будет действительно наполнен семейным счастьем и голосами детей.
Подобные сантименты не казались мне ни в малейшей степени глупыми, так воодушевили и наполнили меня энергией прогулка по верескам и мысли о моем наследстве.
Деревенская улица была столь же тиха и безлюдна, как прежде, и можно было бы подумать, что она оставлена и заброшена, если бы не дым, тоненькой струйкой поднимавшийся тут и там из труб домов. Но я не позволил, чтобы жуткая тишина и пустота испортили мне сейчас настроение, а в ближайшие недели я собирался пройти по нескольким тропинкам и постучать в некоторые двери.
Медленно проходя через тихий заброшенный сад в Холле, я понял, что уже начинаю испытывать к этому месту совсем другие чувства, я ощущал возрастающее возбуждение, в каждом уголке видел возможности и жаждал, чтобы он вновь возвратился к жизни. Стоя перед свинцовой статуей мальчика, казавшейся мне такой приветливой и знакомой, я весьма пылко поклялся, что буду работать, посвящая этому всю свою жизнь, чтобы вновь сделать Киттискар счастливым и процветающим местом, сколько бы это ни стоило. Никакого состояния здесь не было, как написала в своем письме моя родственница. Но, так или иначе, твердо решил я, деньги найдутся, я буду работать, и все получится. Прежде всего я должен был воодушевить окружающих, использовать здешних людей, заручиться их поддержкой, чтобы снова сделать Киттискар центром процветающей деревни.
Я задался вопросом, не может ли дом оказаться пустым, но горничная впустила меня сразу, стоило мне коснуться звонка, после чего тупо уставилась на меня и несколько секунд так и стояла, не отступая в сторону, чтобы позволить мне пройти. Я сказал:
— Извините, что я несколько поздно, но я пришел снова, просто чтобы осмотреть Холл. — И, заметив в ее взгляде настороженность и даже некоторую враждебность, поспешил добавить: — Разумеется, ничего сейчас не меняя и не нарушая, из уважения к моей родственнице.
— Вы не найдете ничего интересного. Это старое заброшенное место, и мисс Монмут последнее время была очень больна. Она ограничивалась одной частью дома.
ebooksa