— Да пошел ты, — ответил Уилер. — Не пытайся извиняться за шантаж, это невежливо. А раз уж мы тут одни, почему бы тебе не свернуть все эти выкладки потуже — только так ты сможешь их засунуть в свою тугую задницу — и не признать правду: ты трус. И всегда был трусом.
Год спустя Эверс выкупил долю Уилера в бизнесе. «Развод» обошелся ему в копеечку, и уже потом он понял, что Уилер получил гораздо больше, чем заслуживал. Ленни покинул Новую Англию, потом жену, а в реанимационном отделении Палм Спрингс — нашу бренную юдоль. Из уважения Эверс полетел на похороны, на которые, как ни странно, мальчиков-спасателей не пригласили. Из родственников там оказалась только дочь, сухо поблагодарившая Эверса за визит. «Сарказм толстушкам не к лицу», подумал он, но вслух не сказал. Несколько лет спустя, после тщательного изучения рынка и заручившись поддержкой «Бэйн капитал», «Спиди» таки вышла на федеральный уровень. Для этого пришлось внести некоторые изменения в старый локальный бизнес-план. Как с самого начала и предполагал Эверс, для «Спиди», как и для ее поверженных соперников, все закончилось одиннадцатой главой кодекса о банкротстве. В результате Эверс получил кругленькую сумму и отошел от дел.
Самое смешное в том, что без особых усилий Уилер мог обеспечить себе железную страховку, задай он парочку невинных вопросов Марте и проследи за ее реакцией. Поняв это, Эверс мягко с ней порвал, а поскольку людьми они были совестливыми, от разрыва им только полегчало. Об интрижке у Эверса сохранились весьма приятные воспоминания, и вместо того, чтобы Марту уволить, он только приблизил ее к себе, сделав ее своим исполнительным ассистентом и удвоив ей зарплату. Так они и работали бок о бок, пока Марта, наконец, не согласилась выйти на пенсию, получив щедрый пенсионный пакет. На прощальной вечеринке Эверс произнес речь, подарил Марте «Хонду Голдвинг» и клюнул ее в щечку под теплые аплодисменты и поднятые бокалы. Закончилось все слайд-шоу: Марта сидит на своем старом «Харлей-Дэвидсон Три-Глайд», а на фоне Джордж Торогуд поет «Вперед, Жозефина».
Эверс не привык к таким вот счастливым расставаниям. Помимо той глупой интрижки, Марта просто ему нравилась. Нравился ее заразительный смех и то, как она мурлыкала себе под нос, когда печатала на машинке, заткнув за ухо карандаш. В своей речи он сказал, что Марта была ему не просто ассистентом, но хорошим и верным другом. И не лукавил. Они не общались уже много лет, но из всех людей, с которыми Эверсу приходилось работать, скучал он только по ней. Уже засыпая (сказывалось действие эмбиена), Эверс вяло раздумывал, жива ли она еще и увидит ли он ее завтра по телевизору на трибуне за «домом», одетую в легкое желтое платье с маргаритками, которое так ему нравилось.
Проснулся он в восемь, на целый час позже, чем обычно. Взяв газету с коврика у двери, он открыл спортивную страницу и увидел, что «Скаты» сегодня не играют. Ну и ладно: всегда можно посмотреть «C.S.I.: Место преступления». Приняв душ, Эверс съел здоровый завтрак, в котором пшеничные зародыши играли главную роль. Затем он уселся за компьютер, чтобы узнать как можно больше о Молодом докторе Янге. Чудо двадцать первого века помочь Эверсу отказалось (а, может, он где-то напортачил, ведь в их семье спецом по компьютерам была Элли). Пришлось взяться за телефон. Согласно разделу некрологов в шрусберийском «Глашатае», зубной кошмар его детства скончался в 1978 году. Поразительно, но ему тогда едва исполнилось пятьдесят девять, на десять лет меньше, чем Эверсу сейчас. Что же его так рано доконало: война, сигареты, стоматология? А, может, все вместе?
Некролог ничего интересного не содержал — всего лишь упоминание оставшихся родственников да информация о похоронном бюро. К смерти старого сатрапа-алкаша Эверс не имел решительно никакого отношения — ему лишь выпало несчастье быть его жертвой. Так что, избавившись от чувства вины, Эверс выпил вечером лишний стаканчик (или четыре) за доктора Янга. Ужин он заказал на дом, но доставили его уже после того, как он основательно нализался. Оказывается, этот эпизод «C.S.I.» он уже смотрел, а по другим каналам шли какие-то идиотские ситкомы. Где же ты, Боб Ньюхарт, когда ты нам так нужен? Эверс почистил зубы и принял две таблетки эмбиена. Он стоял, пошатываясь, перед зеркалом в ванной, видя перед собой лицо с налитыми кровью глазами. — Дайте мне печень подлиннее, — проговорил он, — и я переверну этот чертов мир.
Встал он снова поздно и привел себя в чувство растворимым кофе с овсянкой. Открыв утреннюю газету, он с радостью обнаружил, что на выходные приедут «Сокс» и проведут серию игр. Первую игру он отпраздновал бифштексом, не забыв включить запись, чтобы не упустить ни одного призрака из прошлого. В общем, к этому матчу Эверс подошел во всеоружии.
Ожидания его оправдались в седьмом иннинге на редкость напряженной игры. Эверс мог бы все пропустить, если бы пошел мыть посуду, но нет, он сидел на краешке дивана, пожирая взглядом каждую подачу. Лонгория пробил дабл в брешь между вторым и третьим бейсменами, и стоявший на первой базе Аптон ринулся к «дому». Брошенный мяч обогнал его, но ушел в сторону, на линию первой базы. Пока Келли Шоппач, кэтчер «Сокс», несся к «дому» в попытке выбить Аптона, с места поднялся тощий, веснушчатый мальчуган лет девяти.
Стрижку мальчика когда-то называли голландкой, а если в школе вы его дразнили, то горшком. — Эй, Горшок! — любили кричать они, гонясь за ним по всему спортзалу и мутузя, превращая любую игру в кучу-малу. — Эй, Горшок, Горшочек!
Звали его Лестер Эмбри, и здесь, на стадионе, на нем красовалась все та же изношенная рубашка в красно-белую полоску и вылинявшие джинсы с заплатками на коленках. Той весной 1954-го он, казалось, из них не вылезал. Был он белым, но жил в черном районе за ярмарочной площадью. Мальчик рос без отца, а самые добрые слухи о его матери гласили, что работает она в прачечной больницы святого Иосифа. В Шрусбери он приехал посреди учебного года из какого-то захолустного городишки в Теннеси, и Эверсу с дружками такой поступок казался сущим оскорблением. Они обожали пародировать его мягкий, тягучий говор, превращая каждый робкий ответ на уроке в монолог Фогхорна Легхорна. «Я грю, мисс Притчетт, мэ-эм, я сообщаю вам, что я напрудил вот в эти самые шта-анишки.»
На экране Аптон вскочил на ноги, посмотрел на распростертого на земле кэтчера и просигналил успешное взятие базы. Рефери, правда, с ним не согласился, просигналив аут. Другая камера показала Джо Мэддона, тренера «Скатов», который в ярости встал с командной скамейки и ринулся на поле. Набитый битком стадион бесновался.
При повторе — еще до того, как Эверс успел поставить на паузу и перемотать назад — камера захватила Лестера Эмбри с его идиотской стрижкой под горшок прямо над плакатом с логотипом FOX 13. А дальше, когда стало видно, что Аптон таки умудрился увернуться от кэтчера, и что никакого аута не было, тихий мальчишка, сморщенный и беспалый труп которого вытащили из Марденского пруда (Эверс с друзьями были тому свидетелями), поднялся и указал обгрызенной рыбами рукой не на поле, а на Эверса. Он, казалось, заглядывал прямо в его кондиционированную, тускло освещенную квартиру. Губы мальчишки двигались, но он явно не кричал вместе со всеми «судью на мыло».
— Да ладно, — усмехнулся Эверс, словно он тоже осуждал рефери за ошибку. — Я же тогда ребенком был.
По телику пошла живая картинка. Даже слишком. У «дома» Джо Мэддон стоял нос к носу с судьей. Сцепились они не на шутку. Скоро Мэддон отправится в раздевалку — к гадалке не ходи. Удаление тренера Эверса не интересовало. Он снова прокрутил картинку назад к тому месту, когда на экране появился Лестер Эмбри.
«Может, его там не будет, — думал Эверс. — Может, приведений на записях не видно, как не видно вампиров в зеркалах».
Лестер Эмбри не исчез, а остался на трибуне, причем на дорогих местах. Эверс вдруг вспомнил тот день в начальной школе «Фэйрлон», когда он увидел старину Горшка у своего шкафчика. Эверсу тут же захотелось треснуть его как следует, ведь этот чмошник нарушил границу. «Они прекратят, если ты им скажешь», — сказал тогда Горшок, как обычно растягивая слова. — «Даже Каз прекратит».
Он имел в виду Чаки Казмиерски, но даже сейчас Чаки его никто не называл. Эверс мог это подтвердить, потому что из всех друзей детства, только Каз оставался его другом до сих пор. Жил он в Пунта-Горде, и время от времени они собирались на партию в гольф. Просто два веселых пенсионера, один разведен, другой — вдовец. Они частенько предавались воспоминаниям (да и на что еще годятся такие вот старики?), но о Горшке Эмбри они не говорили уже много лет. А почему, собственно? Из-за чувства стыда? Или вины? Может, для Эверса это и так, но не для Каза. Мелкому Казу, младшему из шести братьев, приходилось бороться за каждую крупицу уважения. Своего положения в их ватаге он добился кулаками и кровью, и поэтому беспомощность Лестера воспринимал как личное оскорбление. Казу никто поблажек не делал, значит и этой плаксе-деревенщине легко не отделаться. «Нет ничего бесплатного», — любил говорить Каз, качая головой, словно признавая горькую правду. — «По-любому кому-то приходится платить».
«Может, Каз его просто забыл, — подумал Эверс. — Да и я о нем тоже не думал. До сего вечера». Сегодня у него вечер воспоминаний. В памяти всплыли умоляющие глаза пацана, стоявшего в тот день у шкафчика. Большие, голубые и ранимые. И подобострастный голос, который умолял Эверса сделать хоть что-нибудь, словно бы это было в его власти.
«Каз к тебе прислушивается. Остальные тоже. Оставьте меня в покое, а? Я вам деньги буду давать. Два бакса в неделю, все мои карманные. Я ведь просто хочу, чтобы меня никто не трогал».
К сожалению, Эверс помнил и свой ответ. В злобной пародии на говор мальчишки он сказал: «Вали-ка ты отсюда, Горшочек. Не надо нам твоих денег, они ж, наверное, мандавошками кишат».
ebooksa