Тринадцатый

– Да, милейший, вот это у вас нравы. Что ж вы себя в руках-то не держите? Сказано же: «В тишине и уповании крепость ваша»[3]. А гнев – один из самых страшных грехов человечества. Или вы только с мертвыми спокойно себя ведете? А может, вас к ним и отправить? Так, для общения. Они люди мирные, спокойные. И, самое главное, верующие все, – с иронией проговорил человек с тростью. – Тем более, какой из меня мент, как вы изволили выразиться? Впрочем, я действительно слежу за порядком. Конечно, в своем понимании этого слова. Преступление и наказание – вещи взаимно друг друга дополняющие, тот самый порядок образующие. Действие равно противодействию. Вот на чем держатся мир и Вселенная. Ни одно деяние не может остаться безнаказанным. Всему приходит конец и расплата. В Средневековье вам, как минимум, отрубили бы головы. Но скорее всего вас бы сожгли, а перед тем пытали, пока не признались бы в ереси. Потом вас бы прокляли как последователей Сатаны. Хотя, право, какие из вас последователи? Мерзкие, ничтожные людишки. Как он мог сотворить вас по образу и подобию своему?! Любая земная тварь лучше вас. Ни чести, ни совести. У мертвых воруете. Сами же здесь окажетесь, правда, без надгробий. Таким, как вы, они ни к чему.

– Нет, ты, Ген, мне скажи, он дебил или дурак? Я что-то не пойму! Он что, специально на нервы действует, хочет, чтоб я ему всю репутацию попортил, а?! Тебе что, мужик, металл жалко, да? Он что, твой что ли? Чего ты за него переживаешь? Не беспокойся, Бог нас простит. Он всех прощает. А мы, мужик, вроде Робина Гуда: у богатых берем и себе оставляем. Понял?! А родственники покойных – люди не из нищих, раз такие памятники ставят. Они еще купят! – аргументировал Василий.

Незнакомец положил правую руку на скамейку и закинул ногу на ногу.

– Это вы верно сказали: купят, обязательно купят. Вот, например, могила, которую вы изуродовали, принадлежит Алтунину Дмитрию Юрьевичу, который погиб в возрасте девятнадцати лет в Афганистане. Его мать осталась одна, так как ее муж разбился в автомобильной аварии, а ей, между нами будет сказано, семьдесят пять лет, и живет она впроголодь, так как пенсию у нее отбирают дочь-алкоголичка с муженьком-алкоголиком. Такие же твари, как и вы. Хотя есть у них одно оправдание. Пенсию, мол, тратят на сынишку малолетнего. Но, сами понимаете, такие, как вы, кроме как на себя больше ни на кого деньги не тратят. Так что когда она придет на могилу к любимому сыну и с радостью обнаружит, что двое добрых людей испохабили последнее его пристанище, то тут же побежит к мастеру и закажет у него новый памятник – безусловно, с Божьей помощью.

– Да пошел ты! Ты кто такой, чтобы нас осуждать? Прокурор что ли? Или, может, судья? С чего ты вообще взял, что это именно та могила?! Да какое тебе вообще дело до этого?!

– Вась, кажись, это родственник. Вот палево-то. Теперь точно заметут, как пить дать. Давай дергать по-быстрому, чую я, недоброе может быть. Прошу, пошли.

– Нет, уважаемый, я не родственник. Ваш приятель правильно выразился, я судья. Да и Бог вас не простит. Уж очень далеко вы от него стоите. Не слышит он вас. А я услышал. Сколько же нужно усилий, чтобы превратить этот мирок в то, что он заслуживает?

– Да что ты говоришь! Судья, значит?! Хрен ты с горы, а не судья! Кого ты тут судить собрался?! – Василий сделал несколько шагов в сторону ненавистного оппонента.

– Вас! – громко ответил человек с тростью и встал в полный рост.

– Вась, пойдем отсюда. Прошу тебя, пойдем! – нервно забормотал Геннадий.

– Ух, как мы испугались! Да, Ген? Аж коленки трясутся! Сейчас нам с тобой этот ферзь товарищеский суд устроит! Комсомолец хренов, – презрительно сплюнул Василий.

– Мне плевать, устроит он суд или нет. Можешь здесь с ним хоть неделю пререкаться, а я сваливаю.

– Говорил ему прошлый раз: стоило вас мне сразу отдать. Раскаянье – глупая прихоть! Все вы должны быть моими. Я должен решать вашу судьбу. Никуда вы не пойдете.

– Ты что ль нас остановишь?! Кишка не тонка?!

– Неужели вы думаете, что я буду вас останавливать? Вы для меня хуже скотины. Вы и впрямь неисправимы. Понятия до сих пор не имею, ради чего он собой пожертвовал. Надоели вы мне. Страсть как надоели.

Раздался громкий и противный голос ворона, и огромная черная птица, сделав несколько кругов, опустилась на плечо незнакомца.

– Вот, скоро изолью на тебя ярость Мою и совершу над тобою гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои[4]. И совершу в гневе и негодовании мщение над народами, которые будут непослушны[5]. Потому что это дни отмщения, да исполнится все написанное[6].

Снова поднялась пурга, завыл ветер.

– Маркус! – крикнул незнакомец. Его голос пронзил шум метели.

В тот же момент перед Анатасом вспыхнул огонь в виде пятиконечной звезды в круге, и из огня вышел человеческий скелет в доспехах преторианца, которые переливались ярким блеском, отражая пламя. Он был огромного роста. В левой руке он держал щит, а правой крепко сжимал пилум. С его плеч свисал до земли длинный красный плащ, на ногах были надеты калиги, а голову украшал блестящий преторианский шлем. Огонь пропал также внезапно, как и появился.