— Осторожней с моим малюткой, — ворковал он, перебрасывая лист влажной фотобумаги в кювету с фиксажем. Он осторожно взял следующий отпечаток и тщательно его рассмотрел. Последовательность снимков, кульминацией которой был одноногий инвалид, выходила сногсшибательной. Найджел догадался заставить Амира нагнуться и влез ему на спину, так что ракурс — поверх голов толпы — получился отменный. Лицо Пророка, запечатленное камерой, казалось светящимся изнутри (что интересно — в реальности оно таким не было. Или все же было?). Возможность увидеть все это снова вызвала у Найджела такой прилив адреналина, что его сердце забилось, как у скаковой лошади. У него мелькнула мысль, что ощущение от исцеления, наверное, сродни самому мощному оргазму, затем он рассмеялся своему досужему богохульству.
Найджел Стрикер всегда считал себя простым парнем. Родившись в Гулле, он был типичным йоркширцем, голосовавшим за лейбористов, если вообще давал себе труд голосовать. Он знал, — и это его нисколько не тяготило, — что так и умрет представителем британского рабочего класса, невзирая на все рыцарские титулы и поместья, которые ему случится стяжать на жизненном пути.
В его планы входило правдами и неправдами обзавестись и тем, и другим, поскольку тот факт, что ему не повезло с раскладом при рождении, никоим образом не означал отсутствия у него амбиций. Здесь он был столь же решительно-прямолинеен, как и в других, менее существенных вопросах. Ему хотелось денег и власти — из-за пристрастия к сенсационности, послужившего ему пропуском в рай, пожалуй, именно в такой последовательности. Деньгами он называл состояние, столь значительное, чтобы у него не возникало вопроса, сколько стоит та или иная вещь, чтобы тратить деньги ради развлечения, ради ничем не омраченного удовольствия манипулировать другими людьми. Деньги открывали прямой путь к власти, хотя Найджел и готов был признать, что это далеко не одно и то же. Ему было известно множество людей, вовсе не имевших наличности в снившихся ему количествах, но тем не менее обладавших властью: властью запугивать, улаживать разногласия, препятствовать или способствовать карьере, идти по жизни с той небрежной жестокостью, что заставляет слабых восхищенно смотреть им вслед, а более мелких хищников убираться прочь с дороги.
Истинно могущественным было под силу такое, чего простым смертным не стоило и пытаться делать.
Найджел вынул из глянцевателя последние снимки. У него пока что не было ощущения, что он достиг власти или богатства, хотя и того, и другого у него было теперь больше, чем он мог мечтать в детстве. Автомобиль, фешенебельная лондонская квартира, золотые запонки, эксклюзивная рубашка от Тернбулла и Эссера… он обладал всем этим, и это было пределом его детских мечтаний.
Однако все, что он имел, не стоило в его глазах ломаного гроша, поскольку это было не то, чего он действительно жаждал: несокрушимой брони всеобщего почтения. Он знал, что известность — это первая ступенька сияющей лестницы, ведущей из земной грязи к венцу славы. И этот никому не известный пророк вознесет его на нее.
Способность исцелять больных, воскрешать мертвых, сокрушать неверных и заставлять их трепетать — Найджелу было не до этих тонкостей, пока за всем этим стояло ошеломляюще загадочное и оригинально фотогеничное юное лицо. Для видавшей виды публики такое сочетание будет неотразимым, и он, Найджел, окажется именно тем человеком, благодаря которому она получит свои хлеб и зрелища.
Ванная, приспособленная Найджелом под лабораторию, имела маленькое окошко, выходившее на улицу. Въехав сюда, он в первый же день покрасил его черной краской из аэрозольного баллончика. Благодаря многолетней практике ему не составляло труда смешивать реактивы при слабом свете красного фонаря. Сперва проявитель, — он готовил свежую его порцию каждые несколько дней, так как на жаре тот быстро портился, — затем фиксаж. Он отснял по нескольку кадров на четырех пленках, а проявил пока только две.
Очередная пленка оказалась то ли покрыта темной вуалью, то ли передержана, то ли что-нибудь еще — Бог явно замыслил этот чертов климат в качестве кошмара для фотографов. В следующий раз нужно будет снимать в цвете, но цветные материалы требуют чего-нибудь получше, чем наспех слепленная лаборатория, а это значит, что придется идти на поклон к кому-нибудь из друзей, кто может дать ему поработать на посольском оборудовании. Быть может, эта блондинка со взглядом как сквозь прицел, которую он выручил сегодня, сможет в этом помочь. Он подобрал ее на обочине и спас от пресловутой Участи, Что Хуже Смерти[11], так что она должна бы испытывать к нему благодарность, хотя по опыту он знал, что с красивыми женщинами это бывает редко. А Сьюзен Мак-Кэфри еще вполне хороша собой; от того мрачного возраста, когда женщина бывает смиренно благодарна какому бы то ни было романтическому вниманию, а особенно со стороны более молодых мужчин, ее отделяют еще лет десять-пятнадцать.
Найджел встрепенулся и вновь сосредоточился на своем занятии. Создавалось впечатление, что он отснял четвертую пленку полностью, хотя и не помнил за собой такого. Негативы уже высохли, и он при помощи портативного увеличителя, кое-как смонтированного на крышке унитаза, сделал пробный контактный отпечаток со всей пленки.
— Не то чтобы я жадничал, но по десять — нет, сто — тысяч фунтов стерлингов от каждой сделки…
Безошибочным чутьем Найджел выбрал из проб наиболее многообещающие снимки для увеличения. В основном это были портреты. Промывая отпечатки и проклиная сочащуюся из крана тепловатую струйку, он забрызгал все вокруг, но вот наконец они повисли на протянутой от стены к стене веревке, капая на пол и натужно пытаясь высохнуть.
Лишь теперь, когда возбужденное состояние, как это часто бывало, сменилось у него приступом хандры, Найджел обратил внимание на неудобство окружавшей его обстановки. Температура в тесной ванной была за сорок (увеличитель гнал тепло не хуже печки), а влажность — как в муссонный период в Дели. От фиксажа в воздухе стояла резкая вонь, напоминавшая пороховую гарь, к которой примешивался сладковатый запах плесени и исподтишка распространявшийся аромат проявителя.
«Черт, нужно мотать отсюда». Мертвенно-белые волосы Найджела беспорядочно облепили его голову. Он так вспотел, что пот уже не содержал сколько-нибудь заметного количества соли и, заливая глаза, уже не вызывал в них жжения. Его «найки» — жокейские сапожки, не сумевшие сохраниться здесь в целости больше недели, — издавали чавкающий звук при каждом движении.
Ему остро захотелось выкурить сигарету и чего-нибудь выпить.
Найджел толкнул дверь в спальню и огляделся, желая удостовериться, что его гости все еще здесь. Убедившись, что Сьюзен сидит на кровати, а Майкл в кресле, он принялся рассматривать — впервые при нормальном освещении — принесенную с собой пачку влажных отпечатков.
— Не желаете ли взглянуть? — спросил он таким тоном, будто решил похвастать найденным на дне моря золотом. Сьюзен воспользовалась телефоном Найджела, чтобы коротко переговорить с дамасским офисом, и теперь они с Майклом бессвязно болтали о том, чего следует ждать в дальнейшем. Из офиса пообещали радировать в лагерь медпункта, что с Майклом все в порядке, и завтра у Сьюзен будет возможность позвонить в Александрию и сообщить все подробности.
— Но о чем именно мне им говорить, Майкл? — спросила она в тот самый момент, когда в открывшейся двери ванной появился Найджел. Они оба умолкли и уставились на него. Найджел выглядел распаренным и взмокшим, словно провел последние полтора часа в сауне.
Не обращая внимания на происходящее, он рассматривал несколько еще не просохших снимков, и выражение его лица заставило Майкла подняться.
— Святой Иисус, крестные муки принявший, — проговорил Найджел низким торжествующим голосом. Он протянул было снимки, но затем недоверчиво отвел руку.