Закон Моисея

— Не рисуй, — распорядилась я строгим голосом.

Он навис надо мной, упираясь коленом в кровать, и обхватил мою голову сильными руками. Я слегка повернулась и подняла на него взгляд.

— Никогда? — улыбнулся Моисей.

Я наблюдала за тем, как опустилась его голова, и его губы едва коснулись моих губ. Но его золотисто-зеленые глаза по-прежнему оставались открытыми, и он следил за мной во время поцелуя. От этого у меня поджались пальцы на ногах, а ресницы затрепетали. Медленный смакующий поцелуй почти лишил меня рассудка.

— Нет. Только иногда, — вздохнула я.

— Только когда я внутри Джорджии? — прошептал Моисей, его рот изогнулся в ухмылке.

— Да. И ты нужен мне здесь часто. Все время. Многократно.

Он углубил поцелуй, поглаживая руками мой округлившийся живот, и малыш с энтузиазмом толкнулся, заставляя нас с Моисеем резко отпрянуть друг от друга и удивленно засмеяться.

— Там довольно тесно, — рассудительно произнес Моисей, но в его глазах плясали веселые огоньки. Он был счастлив, и мое сердце было настолько переполнено эмоциями, что я не могла вздохнуть.

— Здесь тоже тесно, — я положила руку на сердце, пытаясь не вести себя, как чересчур эмоциональная беременная дама. — Я люблю тебя, Моисей, — призналась я, взяв его лицо в ладони.

— И я тебя люблю, Джорджия, — ответил он. — До, после, всегда.

Моисей

Я старался не ждать чего-то особенного. Жизнь после смерти это одно, а рождение новой жизни это другое. Джорджия была спокойной. Прекрасной. Тертый калач — так она себя назвала. Но я пропустил первый раз и теперь боялся моргнуть и пропустить еще хоть что-нибудь. И я не был спокойным.

Тэг тоже не ощущал спокойствия. Ему пришлось ждать снаружи. Он был моим лучшим другом, но кое-что нельзя разделить даже с лучшими друзьями. К тому же я не рассчитывал на то, что Джорджия смогла бы родить и уберечь нас обоих от потери сознания.

Все, что я мог, это сидеть возле кровати Джорджии, держа ее за руку, и молиться Богу, Джи, Илаю, любому, кто готов был слушать, чтобы придали мне силы и самообладание. Силу, чтобы стать таким мужчиной, который нужен Джорджии, и самообладание, чтобы сопротивляться неподдельному желанию покрыть рисунками все стены в палате Джорджии.

Когда наша дочь появилась на свет, крича так, словно наступил его конец, я только и смог, что плакать вместе с ней. Я превратился в плаксу. Я столько лет контролировал воду, и вот теперь она взяла власть надо мной. Но как я мог не плакать? Она была такой прекрасной, совершенной, пышущей здоровьем. И когда врачи положили ее на грудь Джорджии, и Джорджия улыбнулась мне так, словно мы сотворили чудо, я смог только согласно кивнуть. Мы сотворили два из них.

— Кейтлин, — произнесла Джорджия.

— Кейтлин, — согласился я.

— Думаю, у нее могут быть твои глаза и твой нос, — заявила Джорджия, успокаивая нашу дочь, у которой определенно был не мой нос. По крайней мере, пока что. Но вот глаза были, как у меня. И как у моей матери. Это я мог признать.

— У тебя же папины глазки? — проворковала Джорджия.