Дорога извивалась и кружилась, она заползала в невидимые овраги, пересекала высохшие русла рек и ущелья, у меня окончательно сбилось чувство ориентировки.
И вот мы приехали.
Шмель оказался не таким большим, как я думал, он даже близко не был похож на крепость. После рассказа Бейкера я представлял себе нечто вроде Аламо, но вид, что открылся мне, был совсем другим. Два одинаковых ряда домов тянулись с обеих сторон грязной дороги, которая заканчивалась в дальнем конце города, там стояло нечто похожее на церковь. Здания были старые, заброшенные, как и в любом городе-призраке, но почти все они были сделаны из самана[10]. Однако среди них мне попались: парочка разваливающихся деревянных домов, однокомнатная парикмахерская, перед которой стоял разукрашенный столб, салун с длинной верандой и разрушенной крышей. Большинство зданий выцвели, и истерлись под смертоносными песчаными бурями.
Тут я заметил, что город вовсе не безлюдный. В дальнем конце дороги, перед церковью собралась большая толпа людей, около шестидесяти или семидесяти человек. Осмотревшись, я увидел тени их автомобилей, смешивающихся с тенью сагуаро[11] и тополя.
Хулио вышел из машины.
Открылась задняя дверь, и вышел отец Лопез.
Не могу сказать, что удивился. Я представил себе подобное еще тогда, когда Хулио сказал мне этим утром, что они отвезут реднека в Шмель. Но я испугался. И куда сильнее, чем ожидал. Мне доводилось сталкиваться со смертью, я видел много трупов. Ни реки крови, ни расчлененка меня не пугали. Я видел, как тело священника, сгорбившись, слезло с заднего сидения машины, выбралось из пластикового мешка, все это напугало меня. Мне казалось это неправильным, нечестивым.
Я вышел из машины. Городок окутала тьма, нигде не горел свет, но луна светила достаточно ярко. Отец Лопез шел медленно и неуклюже, как Франкенштейн, но постепенно его шаги становились все быстрее, сильнее, увереннее. Он шел следом за Хулио по пустой грязной дороге. Певчая птица казалось, забыл обо мне, или у него на уме были более важные дела, чем гостеприимство. Поэтому я сам последовал за ними, интуиция поборола страх.
Мы шли по грязной улице. Боковым зрением я видел дома слева и справа, они напоминали огромных диковинных зверей. Но я сосредоточился на звере, идущем передо мной, ожившем трупе отца Лопеза.
Бейкер сказал, что он испытывал здесь странные чувства, присутствие чего-то сверхъестевенного. Может, все это было игрой моего воображения, но я, казалось, тоже ощущал эту силу. Нечто похожее на гул в воздухе, вибрацию. Она шла вверх через подошвы моих туфлей. По мере того, как я приближался к толпе у церкви, гул нарастал. Я подошел ближе и теперь увидел, что большинство собравшихся были женщины. Мексиканки, одетые в традиционные похоронные крестьянские одежды: черные платья и кружевные мантильи.
С ними были мертвецы, каждого из которых держали две или три женщины. Эти люди, явно умерли насильственной смертью. Их глаза моргали, конечности двигались, рты открывались и закрывались. Я разглядел обескровленные дыры от пуль, чистые ножевые раны на их бледной плоти.
Мы подошли, вся толпа повернулась к нам. Я увидел, что у мертвых и живых были схожие черты лица. Они были родственниками.
Теперь Хулио обратил на меня внимание. Отец Лопез шел дальше, две старых женщины вышли вперед и взяли мертвого священника за руки. Певчая птица обернулся и сказал мне: — Не говори ничего, — предупредил он. — Чтобы ни случилось, просто смотри.
— Но…
— Это все женщины, — сказал он. — Это их вера. Они устанавливают правила.
Я может и не самый смышленый парень на свете, но знаю, когда надо заткнуться и просто плыть по течению. И когда стоишь в полночь посреди пустыни в городе-призраке, в окружении мертвецов, а также их жен и матерей, думаю, это как раз тот самый момент.
Возглавляемая женщинами толпа пошла в церковь без дверей.
Я последовал за ними.
Внутри здание освещалось двумя рядами свечей, что стояли на зубчатых полках обеих стен. Католическая атрибутика, которую я ожидал увидеть, отсутствовала. Напротив, кроме свечей, в церкви не было никаких украшений или религиозных декораций. Грязные крошащиеся стены были совершенно голыми. Никаких церковных скамей. Я посмотрел на фасад помещения. На высоком пьедестале, где обычно расположена кафедра, стоял голый реднек, привязанный к столбу.
Хотел бы я сказать, что испытал чувство свершившейся справедливости. Пусть это произойдет мистическим первобытным способом, но все получат по заслугам. Но боже помоги мне, я пожалел реднека. Он рыдал, слезы ужаса катились по его распухшему лицу, на ляжках высыхала моча. Я понимал, что оплакивал он только себя, извинялся за свои действия только потому, что обстоятельства сложились таким образом. Его схватили. Но мне вдруг захотелось, чтобы все получилось так, как я сказал жирному ублюдку Армстронгу, а реднек сидел в безопасности в камере в Южном Фениксе. Он заслужил наказание, но не заслужил такого.