Диего зарылся вытянутыми вперед руками в изорванную мембрану и стал раздирать ее еще сильнее. Он зачерпнул горсть стенающих завитков ее переплетенных детенышей и потащил их за собой наружу сквозь омерзительное зловоние. Когда он рухнул на песок, извивающиеся светлые создания стали корчиться рядом с ним, освобождаясь друг от друга, а затем слепо поползли навстречу волнам.
Наконец, последний из них соскользнул в воду, оставив Диего наедине с луной и величественной зловонной тушей. Он почувствовал, как на него накатила грусть, когда он увидел, как течение уносит прочь его штаны, и его стошнило в воду.
Утром здесь появятся ученые и репортеры. Они станут фотографировать, проводить замеры. Изумленно почесывая подбородки, они будут убедительно рассказывать об эволюции и цекалантах[17]. Разрежут ее в своих лабораториях, поломают головы над загадками ее генов. Позже кто-нибудь осознает страшную правду; мир получит предупреждение и поймет, что человечество держат на коротком поводке.
Диего поднялся, его голое тело было липким от отвратительных соков и обезображенным от раздувшихся порезов. Он зарылся пальцами ног в песок и пнул его.
В последний раз подошел к отцовскому грузовику, порылся в бардачке, а затем достал из задней части кузова жестяную банку.
С таким состраданием, какого никогда не чувствовал прежде, Диего облил бензином все ее тело и ее мертворожденных детенышей. Он долго простоял, понимая, что музыка смолкла, и, наконец, поджег скомканные обрывки бумаг. Произнеся немую, невнятную молитву, бросил пылающие бумаги в нее.
Она занялась быстрым голубым пламенем, которое в иной раз заставило бы Диего отскочить назад. Вместо этого он пустился в неведомый танец вокруг нее. От испарений у него все сильнее кружилась голова. Обнаженный перед луной, песком и ветром, он произносил надгробную песнь, никогда прежде не звучавшую из человеческих уст.
Погребальный костер догорел — до рассвета оставалось около часа. Диего сгорбившись сидел на песке, наблюдая за последними тлеющими угольками. Костей у нее не оказалось; пламя не оставило ничего, кроме россыпи оранжевых чешуек. Он ковырнул почерневший песок лопатой, прежде чем перевернуть его снова и снова, спрятав свидетельства от слабеющих над головой звезд.
Он потел, облипший песком и клейкой скверной. Никто не узнает, что случилось на этом пляже, — Диего знал это наверняка. Тайна ее вида не откроется еще целую эпоху, а то и больше, до тех пор, пока они сами не решат показаться.
Он стал отходить, сначала шагом, затем бегом, насколько мог, далеко и глубоко, в пучину студеных черных вод. Последним, что он слышал, была музыка подводных горнов, она звала его домой.
Дейл Бейли, Натан Бэллингруд
ТРЕЩИНА
Больше всего он любил тишину и девственную чистоту шельфового ледника: усердное дыхание собак, идущих назад по собственному следу, шорох полозьев по снегу, молочно-радужный свод неба над головой. Сквозь снежную завесу Гарнер вглядывался в бесконечные ледяные просторы, расстилающиеся перед ним, а ветер кусал лицо, заставляя время от времени соскребать тонкую корочку льда с краев ветрозащитной маски; только шорох, с которым ткань маски соприкасалась с лицом, напоминал ему, что он еще жив.
Их было четырнадцать. Четверо мужчин, один из которых — по имени Фабер — лежал на санях позади Гарнера. Он был привязан и большую часть времени оставался без сознания, но иногда пробуждался из глубин морфинового сна и начинал стонать. Десять больших серо-белых гренландских собак. Двое саней. И тишина, подавляющая все воспоминания и желания, создающая пустоту внутри. А ведь он приехал в Антарктиду именно ради этого.
Но вдруг тишина оборвалась — вскрылась старая рана.
Раздался оглушительный треск, будто молния ударила в камень и расколола его пополам; лед задрожал, и собаки, запряженные в главные сани в двадцати метрах от Гарнера, взвыли от страха. Это произошло прямо на глазах у Гарнера: главные сани перевернулись — Коннелли при этом упал в снег — а затем будто огромная рука схватила их и потянула вниз, пытаясь затащить в трещину во льду. Потрясенный Гарнер еще какое-то мгновение сидел и смотрел, что будет дальше. Торчащие камнем из земли сломанные сани все приближались и приближались. И тут время словно споткнулось и резко скакнуло вперед. Гарнер развернулся и бросил назад крюк, чтобы затормозить. Крюк царапал лед. Когда он наконец зацепился, Гарнера сильно тряхнуло. Веревка натянулась, и сани замедлились. Но этого было недостаточно.
Гарнер бросил второй крюк, затем еще один. Крюки цеплялись за лед, сани дергались из стороны в сторону, один полоз поднялся в воздух. На мгновение Гарнеру показалось, что сани перевернутся и накроют собой собак. Но полоз снова опустился на землю, сани заскользили по льду, поднимая ледяные брызги, пока наконец не остановились.
Стуча зубами и подвывая, собаки жались к саням. Гарнер спрыгнул на снег, не обращая на них никакого внимания. Он оглянулся на мертвенно-бледного Фабера, который чудом не свалился в снег, а затем бросился к сломанным саням, перепрыгивая через рассыпавшийся груз: еду, палатки, посуду, медикаменты, среди которых сверкали медицинские инструменты и несколько бриллиантов — ценных ампул морфия, которыми так дорожил Макрэди.
Сломанные сани едва держались на краю глубокой черной трещины во льду. Когда Гарнер подошел ближе, сани под весом запряженных в них собак сдвинулись на сантиметр, а затем еще на сантиметр. Собаки скулили, царапая когтями лед, в то время как ремни упряжи увлекали их вниз под весом Атки, ведущего пса, который уже исчез за краем пропасти.
ebooksa